Свобода, понимаешь…

По версии одних, в михалковской ленте от бунинского рассказа, кроме названия, ничего не осталось. Что летавший по пароходу шарфик героини в тексте у Ивана Алексеевича вообще отсутствовал. Что режиссер ввел в сюжет персонажи, которых у Бунина с его чутьем к реалистичности по определению не могло быть (словоохотливого мальчика Егория, например, переродившегося к концу фильма в оперившегося голубя революции; или облаченной в кожу Землячки, которая в «Окаянных днях» присутствовала только в виде сотканного молвой образа). Что собранные на барже обреченные офицеры, предчувствуя скорый конец, вряд ли бы занимались рефлексированием и вели разговоры на тему «как это все случилось». И что эпизод с выгнанными в городскую стынь павлинами, которых потом «братишки» отстреляли, понадобился Михалкову для пущей метафоричности.

Кстати, о павлинах. Все читавшие бунинские «Окаянные дни» и «Дневники 1917-1918 гг.» не могли не обратить внимания, что он, рисуя страшные тогдашние события, названные им «торжеством предателей России», несколько раз возвращался к одному и тому же жуткому эпизоду: как мужики, изловив в разграбленной усадьбе павлинов, живыми ощипали их и гоготали, глядя, что те окровавленные мечутся и корчатся в предсмертных муках. Даже в эмиграции этот факт вспоминал и описывал. Мучила проявившаяся тогда в людях бессмысленная жестокость.

Никита Сергеевич на полное следование бунинскому тексту не решился, щадя наши, зрителей, нервы, но отказаться от кадров с павлинами не смог. Этой деталью тоже показав, какова она — революционная свобода, понимаешь…

И в этом контексте убедительны аргументы других участников дискуссии. Да, михалковский «Солнечный удар» — не экранизация в чистом виде. И нужна ли она сегодня, до муз ли, когда говорят пушки — ведь мы фактически живем сейчас в условиях необъявленной вой­ны, ведущейся в том числе и в родных пределах… Потому бунинская фактура использована, что называется, в сугубо прагматических (публицистических) целях —  Михалков сделал фильм-предупреждение.

Рассказано вроде бы о прошлом. Но при этом послан вполне прямолинейный сигнал нашему времени, прозвучало обращение к нам сегодняшним: смотрите, как это было, как легко и быстро произошло «великое крушение Державы Российской» (бунинское определение из рассказа «Несрочная весна», написанного в эмиграции) — и старайтесь, чтобы все это не повторилось.

Поскольку тенденция к тому есть. Реинкарнация прошлого уже, считай, началась. Под все те же либеральные речи, на фоне все той же отстраненности основной части населения от проблем государства, со столь знакомой установкой-мантрой: «…а может, как-то само собой рассосется?» С проявлениями все того же зуда разрушительства и фактической апологетики предательства. Которое уже не прячется, а выставляет себя напоказ, спорит, доказывает свое право первородства.

В чем оно выражается? В насмешливом, глумливом отношении к отечественной истории, родной стране, соотечественникам, в дегероизации военных подвигов, демонстративной поддержке недругов.

За примерами далеко ходить не надо. Они рассыпаны по жизни, действуя как «двадцать пятый кадр». Вот, например, цитата из фильма «Два дня» — о посещении федеральным чиновником провинциального музея-усадьбы. «Иногда я думаю, что лучше бы ее не было», – заявляет этот господин провинциальной музейной даме. — «Кого?» — переспрашивает наивная. — «России», — ответствует столичный гость. Оговорка по Фрейду, называется.

А члены Русского ПЕН-центра во главе с Улицкой дружно поддержали стихотворца-педагога (!) с Орловщины, чьи творения местный суд признал экстремистскими. «Будь ты проклята, Раша-Расея! И господь да услышит меня!»… Каково вам это?!

Фильм Михалкова — напоминание о том, что усердно взращиваемая (снаружи и изнутри) ненависть сама по себе никуда не денется, не рассосется. А значит, на войне (пусть мировоззренческой) как на войне — не давать Родину в обиду. Иначе профукаем ее и сгинем сами, как те офицеры с затопленной в фильме Михалкова баржи. Уроки истории надо хорошо учить.