Второе столетие русской революции начинает свой отсчет.
Февраль 1917 года в России – едва ли не самый противоречивый период отечественной истории. Для чего делали революцию? И делали ли ее вообще? Или грянула она вдруг, подобно землетрясению?
Долгое время у нас подобных вопросов не задавали. Февралю 1917-го отводили роль этакого пролога, генеральной репетиции Великого Октября. А все значение тех дней сводилось к свержению «проклятого царского режима». Сегодня напротив: объявляем все случившееся сто лет назад в Петрограде результатом внешнего влияния. На Руси издавна жаловали конспирологию, вот и нет теперь недостатка в историях о «заговоре мирового либерализма» против России. «Пломбированный вагон», доставивший Ленина и его соратников в апреле 1917 года в российскую столицу, некие «деньги германского генштаба», якобы пущенные на поддержку большевиков и других противников мировой бойни. И т.д. и т.п. – квазиисторическим изысканиям несть числа.
Но тут стоит задуматься вот над чем. Если свержение царя и приход демократии в Россию были инспирированы извне, то почему столь консервативное сословие, как казачество, не воспротивилось либеральному натиску? А ведь не только не воспротивилось, но даже с приязнью отнеслось к революционным протестантам. От той поры осталось немало свидетельств, подтверждающих, что многие казаки если не симпатизировали открыто рабочим, то держали нейтралитет. Так, большевик Василий Каюров вспоминал, как один из казачьих патрулей улыбался демонстрантам, а кто-то из них даже «хорошо подмигнул».
У нас на Дону впору даже было говорить о «триумфальном шествии февраля» – настолько стремительно распространились здесь революционные настроения. Причем захватили они и казачество. Уже вечером 15 марта – дня отречения Николая II от престола – в Новочеркасске был создан Донской исполнительный комитет с полномочиями представителя Временного правительства. Чуть позже был смещен войсковой атаман. И, по свидетельству современников, в области Войска Донского воцарилась эйфория. «Улицы и площади заполнили ликующие толпы. Плечом к плечу шествовали богатые и бедные, пролетарии и солдаты, крестьяне и казаки. В приступе охватившего всех экстаза лобызались и поздравляли друг друга с крушением опостылевшей монархии. В центре Нахичевани толпы даже разгромили памятник Екатерине II». А потом казаки и Временное правительство взаимно поддержали друг друга. Последнее гарантировало неприкосновенность казачьих земельных наделов.
Противоречия возникли позже – по мере развития ситуации и перехода ко второму акту, получившему в истории название Великого Октября. Сегодня уже очевидно, что октябрь в России стал прямым продолжением февраля, и, таким образом, речь стоит вести не о двух, а об одной русской революции, у которой, согласно известной формуле, есть начало, но нет конца.
А что до причин столь стремительного крушения империи сто лет назад, то, согласно А.И. Солженицыну, «революция – это хаос с невидимым стержнем. Она может победить и никем не управляемая». Добавим: в феврале не массы победили, в феврале проиграла власть. Усталая, растерявшая силы, а главное, желание управлять. Вот он, тот невидимый солженицынский стержень! Как бы ни превозносили сегодня Николая II, империю не удержал именно он. Он и его окружение оказались слабыми властителями, так и не пожелавшими понять страну, которой управляли. И в этом трагедия и историческая вина последнего русского императора. И урок всем поколениям правителей России.
Нечто подобное произойдет со страной и спустя три четверти века после событий февраля 1917-го. Но это уже другая драма российской истории, подчиняющаяся тем не менее все тем же закономерностям. Что позволяет считать ту столетней давности февральскую теорему доказанной.