Моя «тихая» Родина

Фото: mybryansk.ru

Они были разными и по характеру, и по вероисповеданию. Отец – католик. Мама – православная. Свекровь, моя бабушка Михалина, неохотно приняла молодую жену сына в свою семью. Требовала сменить веру. Но мама не уступила и крестила потом своих детей не в костеле, а в православной церкви.

Мне было семь лет, когда наша семья приехала вместе с другими переселенцами на Дон осваивать целинные земли в сальских степях. Родная Белоруссия с густыми лесами и деревянными хатами осталась в прошлом.

В маленьком совхозе я пошла в первый класс и училась не только писать и читать, но и разговаривать на русском языке, который был похож и не похож на белорусский.

Школа в донском хуторе под названием Степной Маяк была лишь начальной. В пятый класс уже нужно было ребятишкам отправляться жить в интернат за тридцать километров в районный центр. Селили в комнатах по десять и больше человек. И хорошо учиться в таких условиях было проблематично. На семейном совете было решено отправить меня жить к бабушке в Белоруссию, в город Барановичи. И мне снова пришлось вспоминать белорусскую речь.

Разговорный язык для меня проблемой не стал, а вот писать по-белорусски было трудно. И меня учителя освободили от уроков белорусской мовы. Изучала лишь со всем классом белорусскую литературу.

У нас был очень дружный класс. До сих пор я переписываюсь с теми мальчишками и девчонками, вспоминая походы и другие школьные мероприятия.

Почему я так подробно рассказываю об этом, спросите вы. Ответ довольно прост – происходящее в сегодняшней Белоруссии. Новости по российским телеканалам оттуда стоят по актуальности после темы коронавирусной пандемии. А я читаю и слушаю, по понятным причинам, про Беларусь по нескольку раз в день.

Моя тихая родина – так писала я когда-то в своих школьных сочинениях, описывая лесные красоты и рассказывая о белорусских патриотах.

В конце восьмидесятых годов, когда наша большая страна под названием Советский Союз еще жила, я приезжала в родные места. Тогда никто не мог и представить, что появятся границы между братскими республиками. Что будут разные паспорта и гражданство. Что советских солдат, спасших мир от гитлеровского фашизма, станут называть оккупантами в прибалтийских республиках и на Украине.

Хотя уже в те годы поступали первые звоночки о грядущих переменах. Подружки-одноклассницы, например, с удивлением сообщали мне о том, что в белорусских детсадах малышей учат говорить лишь на белорусской мове.

– И что это будет? – возмущались девчонки. – Если все переведут на белорусский, как наши дети поступать в институты будут? Они же по-русски не станут говорить!

Кто тогда мог предположить, что мир «сойдет с ума»? И страны нашей общей не будет. И белорусских студентов по квотам учить станут не в России, а в Польше. И вместо общего рубля платить за товары придется белорусскими «зайчиками».

В Белоруссии сегодня живут практически все мои родные. Так вышло, что никто из них не занимается политикой.

– Мои сыновья не ходят на митинги, – пишет мне родственница из города Лиды. – Им некогда митинговать – трудиться надо. Один работает начальником дорожного участка. Другой – дальнобойщиком. На митинги только бездельники ходят, которым делать нечего.

В другом городе, Столбцы, живет двоюродная сестра.

– Конечно, – говорит она, – у нас много накопилось проблем. В долгах как в шелках. Хочется, чтобы дети наши жили лучше, чем мы. Но забастовками дело не поправишь...

Дай, бог тебе, моя родина, не повторить украинских ошибок!