«Все — за одного» как лозунг на поминках
Никто не ожидал, что организаторы выйдут на главные городские магистрали — проспект Ворошиловский и улицу Большую Садовую. В результате образовалась гигантская пробка. Народ в общественном транспорте судачил о том, что приехал Путин — мост открывать. Только омоновский «хаммер», продиравшийся сквозь массу машин, наводил на подозрение: в городе чтото случилось. Автобусы и «маршрутки» шли по улицам Горького и Социалистической. Большая Садовая была перекрыта… В сторону Театральной площади мчались машины милиции, ОМОНа, «скорой»…
…Девять дней со дня убийства студента начали отмечать вблизи того самого общежития, где Максим жил. В убийстве паренька винят ингушей, соседей по общежитию…
На панихиде собрались не только знакомые погибшего. Помянуть Максима пришли сотни студентов из РГСУ и ДГТУ. Но куда больше было не подпадающих под студенческий типаж людей. Вроде тоже — с гвоздиками, но… нервно возбужденные, с закрывающими лицо шарфами, медицинскими и «спецназовскими» масками. У бассейна «Волна» их были единицы, у общежития маски и шарфы были на каждом пятом. Все как один рассказывали, что пришли они не на «акцию», а почтить память студента (многие не знали, как его зовут), лица скрывают, чтобы потом не было проблем с учебой и на работе.
По предварительным прикидкам милиционеров, к 16 часам около общежития РГСУ собралось приблизительно 500700 (по другим данным — около 1500) человек. Сочувствующим горю дали только пятнадцать минут для того, чтобы в относительной тишине возложить цветы к фотографии Максима и поставить свечи. Потом послышались первые крикилозунги: «Россия — не Кавказ!», «Русские, вперед!».
К собравшимся обращаются чиновники, представители общественных организаций. Но их регулярно перебивают «выкрики с мест»…
Пытается вести разговор проректор РГСУ по воспитательной работе Алексей Бескопыльный — это был единственный диалог, напрямую касающийся погибшего студента. «Ужесточить дисциплинарный и учебный контроль над выходцами из кавказских республик» — в беседу включились сокурсники Максима Сычева. Этот вопрос проректор пообещал решить. Но тут был кинут очередной клич, и о Максиме опять забыли.
Наблюдая за толпой, выделяю несколько организованных групп. Первые — студенты, пришедшие именно на панихиду.
От кличей «Все — за одного» морщатся, группируются около портрета Максима с цветами и свечами, стараются всетаки вернуться к официальному поводу встречи. Еще группа — кричавшие около входа в общежитие.
Человек 2030, судя по одежде и акценту — иногородние, стараются создать видимость «стихийного порыва»: успокаивают особенно агрессивных, направляют разговор на «вече» к теме студенческих межнациональных столкновений, периодически напоминают об «уважении к покойному». И тут же загоняют острыми, отнюдь не риторическими вопросами чиновников в тупик. Работают слаженно.
Еще одна, более многочисленная группа митингующих. Основные выкрики сводятся к «Доколе?!». Ведут себя более агрессивно. Именно они пускали дымовухи в метре от свечей и цветов. Это было уже не «народное возмущение», а откровенная буза, к памяти Сычева никакого отношения не имеющая.
Толпа группируется. Маршрут был ясен из разговоров шествующих: «Часть — по Ворошиловскому на Пушкинский, остальные — к областной администрации». В итоге шумящий, взрывающий дымовухи и стучащий по бокам автобусов и припаркованных машин строй пошел по Большой Садовой на Театральную площадь…
Выйдя на Нагибина за толпой, вижу буквально вжавшуюся в угол здания женщину с коляской. За руку она держит девочку лет пяти. Дрожащим голосом женщина спрашивает: «ЭТО уже закончилось?». Оказывается, мать испугалась: явно видно, что отец у детей — нерусский. Услышав националистические лозунги, она пыталась спрятаться. Я ловлю за рукав двух ребят лет 20, спешащих за толпой. Требую проводить женщину до дома. Ребята подчиняются с легкостью, совершенно никак не отреагировав на внешность детей. По пути успокаивают расплакавшегося младенца и уговаривают женщину не бояться: «Напридумывали себе, ничего тут страшного не происходит». Проводив женщину, ребята кинулись догонять своих и уже через минуту скандировали «Россия для русских».
На Театральной площади три десятка милицейских машин берут в кольцо группу митингующих. Около импровизированной трибуны — милицейского «пазика» — в охрипший мегафон молодые люди говорят о кавказском беспределе и о беспределе власти, которой не оченьто верят.
В роли парламентера оказывается художественный руководитель театра Горького Николай Сорокин. Он предлагает митингующим пройти … в театр, на переговоры.
— А вы кто? — недоверчиво спрашивают из толпы.
— Я директор театра. Пойдемте в помещение — поговорим. Вы посмотрите: сотни людей не смогли вовремя попасть на спектакль, потому что движение на Садовой перекрыто…
— Вот и хорошо. Пусть люди знают. Страна вымирает, а вы тут спектакли проводите! — горячатся митингующие.
Но все же с десяток самых смелых отправляются в театр.
С протестующими вступают в переговоры замгубернатора Виктор Гончаров (губернатора Голубева не было в городе), начальник ГУВД РО Алексей Лапин, министр образования области Игорь Гуськов. Собравшиеся требуют открытого суда над убийцами Максима Сычева, призвать к ответу ректора Ростовского государственного строительного университета Леонида Зеленцова и коменданта общежития, в котором проживал убитый. Они настаивают на немедленном отчислении тех, кто видел и знал, как избивали Максима Сычева. Их было четверо, — уверяют они. Кроме этого, сформулировано требование — не препятствовать созданию русских дружин самообороны, запретить ночные «лезгинки» на улицах и в парках.
Требование сократить прием целевиков из республик Северного Кавказа встретили громогласными «ура» — уже на Театральной площади… То, к чему пришли стороны, оглашают все в тот же охрипший мегафон.
Пока шли переговоры, в толпе бродили идеи после акции устроить разборки с местными кавказцами.
— Они нас уже ждут! — кто-то громко крикнул. — На районе, да где угодно. Они всего лишь гости. И должны вести себя соответствующе…
— Если кого-то тронут, мы снова соберемся. Будем действовать подругому, — обещают вожаки.
