По причине малолетства

Мальчик напишет его в сорок третьем, через полгода после освобождения родного городка от ненавистных фашистов, которые лишили его всего самого дорогого.

«Не имея ни отца, ни матери, я воспитываюсь у родной бабушки Крайновой Зои Васильевны, работающей медсестрой в Константиновской райбольнице. Имею острую нужду в хлебе, так как бабушка получает 400 граммов с большими перерывами.

В последнее время совсем не дают хлеба в больнице, и я голодаю. Имею от роду 13 лет, и на работу меня нигде не берут по причине малолетства и маленького роста.

Прошу вас оказать мне помощь в получении муки, дабы не испытывать мучения голода. 1943 года, июля 28 дня».

И подпись — В. Назаров.

Я иду с ксерокопией этого письма из архива по указанному в нем адресу с еле теплящейся надеждой встретить автора щемящих душу строк. На той же улице Карташова, в нескольких метрах от берега Дона, по-прежнему стоит небольшой казачий флигель с цифрой 3. На мой зов к калитке подходят его нынешние хозяева. Нет, к моему сожалению, Виталия Игнатьевича Назарова они не знают. Не знакомы были и с его бабушкой, ведь купили домик уже после войны, и жили в нем совсем другие люди.

— Не знаем, чем вам помочь, — с сожалением говорят владельцы подворья, читая внимательно строчки из военного прошлого. — Сколько люди горя тогда пережили. Может, вам что-нибудь наш сосед Валентин Иванович подскажет? Он здесь поблизости жил в сорок третьем. Вон он как раз идет по улице.

Я перехожу на противоположную сторону. Знакомимся с еще одним константиновцем. «Ермаков Валентин Иванович, — представляется он, но, узнав о цели встречи, тоже разочарованно добавляет: — Нет, таких что-то не припоминаю. Мы ведь жили хоть и неподалеку, но все-таки на другой улице — 9 Января».

Мы садимся с Валентином Ивановичем на вынесенные им из дома стулья. «Я ведь тоже дитя той страшной войны, — говорит мужчина. — Многое могу вам рассказать о бедах, выпавших на нашу долю».

Константиновск немцы заняли летом сорок второго. Глава семьи Ермаковых был на фронте. Дома остались жена и трое малолетних детей. Младшей дочери Людмиле в сорок первом исполнилось лишь четыре года. Валентин был старше сестры на один год. Старшей сестре Галине было восемь. Еще жила с ними престарелая и больная бабушка, которая не поднималась с постели.

— Мы, дети, были постоянно голодными, — вспоминает Валентин Иванович. — Ели макуху, цветы акации, шкорки картофельные собирали, лебеду варили. Мама наша шила теплые вещи и носила их менять на продукты куда-то на Украину. Я, как все мальчишки, бедовый был, хулиганистый. Однажды за очередную проделку мать решила меня поколотить. Я от греха подальше спрятался под кроватью, и пока мать меня пыталась оттуда вытащить, заметил маленький кулек конфет, привязанный к сетке. Мать меня тащит, а я в это время конфеты в рот пихаю — когда еще такое «счастье» привалит? Видно, она те конфеты с Украины привезла.

Этот случай с конфетами врезался в детскую память и сестренки Людмилы. Брат похвастался. Он, чтобы успокоить тогда расстроенную сестру, пообещал в следующий раз поделиться с нею сладостями. Но случая такого больше не представилось.

— Помню, как на Новый год жившие у нас немцы напились и стали предлагать нам еду, — вспоминает Людмила Ивановна. — «Хочешь, хочешь?» Я подошла и протянула руку, а немец меня по лбу ложкой стукнул и стал хохотать.

— Утром после их попойки мать заметила возле ступенек пистолет. Она принесла его в дом и стала отдавать фашистам. Те стали обвинять ее в краже и сказали, что расстреляют, — продолжила рассказ женщина. — Я кинулась в ноги немцу и стала кричать: «Дяденька, не убивай маму!» До сих пор не могу спокойно об этом рассказывать.

Как-то мать привела во двор бесхозную исхудавшую корову. Немцы тоже обрадовались появлению скотины, надеясь на получение молока. Коровка и впрямь стала своеобразной спасительницей семьи: не только кормила молоком, но еще и во время бомбежек защищала.

— Когда начались бои за освобождение города, мы пошли в станицу Богоявленскую, — рассказывают брат и сестра. — Там жили наши родные. Шли с односельчанами открытой степью. Коровка наша, как только начиналась бомбежка, падала на передние ноги, а мы, дети, прятались у нее под брюхом. Много тогда людей поубивало, а мы все остались живы.

Мальчишки военной поры взрослели рано. Им приходилось взваливать на плечи груз недетских забот, хотя и глупых отчаянных поступков хватало. Однажды, как вспоминает Валентин Иванович, пошли его закадычные друзья поиграть в здание пустующей школы. Нашли там небольшую бомбу (их тогда везде много валялось) и стали об стенку стучать.

— Я, на мое счастье, тогда дома остался, — вспоминает Валентин Иванович. — Бомбочка та взорвалась. Один друг погиб на месте, другому оторвало руку. А третьему изранило лицо.

— Было такое, что и при сборе колосков на полях погибали, — добавляет Людмила Ивановна. — Они ведь тоже были усеяны неразорвавшимися снарядами. Помню, как на мине подорвался один мальчик. Фамилия у него была Донченко, а вот имени не помню. Страшно родители плакали.

У детей той поры похожие судьбы. Им многое пришлось пережить. Голодные и оборванные, недоучившиеся в школе и рано познавшие цену заработанного куска хлеба, они практически не жалуются на сегодняшнюю жизнь. Желают по праздникам друг другу и всем окружающим здоровья и мирного неба над головой. А еще надеются на получение от государства прибавки к их маленькой пенсии.

— Слышал, что в Госдуме рассматривается вопрос о предоставлении детям войны льгот, — говорит Валентин Иванович. — Дожить бы до этого времени. А то нам всем уже под восемьдесят. Пока соберутся, нас и в живых никого не останется...