Дата публикации:
3 июн 2016 г.
– Моя мама Ольга Дясековна Ким (в замужестве – Мун) с детства мечтала пойти по отцовским стопам и стать учительницей. Эту мечту перечеркнул 1937 год. Это был недобрый год для большинства советских корейцев, а в истории нашей семьи драма народа соединилась с семейной трагедией.
7114
Для Енсона Муна Ольга Ким всегда была красавицей.
В один из августовских дней отец Ольги, директор сельской школы, поехал на совещание педагогов в райцентр и только вернулся домой – стук в дверь: НКВД. С обыском.
По семейной легенде дедушку арестовали за то, что нашли в его сундуке газету с портретом Яна Гамарника, известного в стране военачальника и партийца, который проходил по «делу Тухачевского» и был уже причислен к врагам народа. Но вряд ли именно портрет Гамарника стал причиной ареста. Просто, обнаружив его, энкавэдэшники громко кричали, потому семья и решила, что причина в портрете.
Бабушка верила, что мужа скоро отпустят. Ну как можно арестовывать человека с такой биографией? О нем книгу впору писать: как в 1919-м участвовал в Корее в восстании против японского господства, был заключен под стражу, но бежал из тюрьмы, сделав с помощью обычных столовых ложек вместе с другими узниками подкоп; как перебрался через Китай в Россию и участвовал в установлении советской власти на Дальнем Востоке…
Арест главы семьи почти совпал по времени со сборами жителей этого села, как и других корейцев Приморья, в чужие края. Корейцы стали первым в СССР народом, который подвергся депортации. Власти обосновывали это решение политической ситуацией: отношения между Страной Советов и Японией ухудшались, японская разведка забрасывала в СССР шпионов и диверсантов, которым в местах компактного поселения корейцев легче было затеряться. К тому же японская пропаганда могла-де находить отклик среди корейского населения. Это было полной чушью: корейцы, столько претерпевшие от Японии на протяжении целых веков, не испытывали к ней ни малейшей симпатии.
В сравнении с последующими депортациями других народов эта, первая, не была такой изуверской. Приморским корейцам сообщили о ней за месяц, селянам дали возможность собрать урожай.
Когда же черный день настал, депортируемых посадили в товарные поезда – по нескольку семей в вагон, оборудованный двухъярусными полками-нарами, – и увезли в Среднюю Азию.
До 1937 года наша семья была довольно зажиточной, хотя в ней был лишь один работник: доходов директора школы хватало. Его жена занималась домашним хозяйством и воспитанием четверых детей. Теперь же они оказались беднейшими из бедных. Вместо того чтобы захватить с собой больше вещей, бабушка тащила объемную корзину с мужниными рукописями. Потому что, прощаясь, он велел их беречь: детей и эти бумаги.
Что было в рукописях, так и осталось загадкой. Они все же потерялись при одном из очередных переездов, но мой дедушка об этом не узнал. Он умер в лагере для заключенных в 1941 году.
Вскоре после приезда на место, которое депортированным корейцам пришлось обживать, у бабушки родился пятый ребенок. Это была девочка, очень слабенькая. Молока у роженицы не было. Она решила, что этот ребенок не жилец, и надо идти работать, чтобы не умерли с голода другие ее дети.
Тогда моя двенадцатилетняя мама подхватила новорожденную и пошла с ней по селу, спрашивая, у кого еще есть груднички? Она умоляла кормящих мам дать хоть глоточек молока и этой крошке. И женщины не могли отказать. Так моя мама спасла свою новорожденную сестренку Лену. (Теперь у моей тети Лены двое детей и трое внуков).
В тот год дети моей бабушки, прежде учившиеся в школе, за парты не сели. Семья сообща боролась за выживание. Зарабатывали чем могли. Ходили по дворам, подбирая выброшенный негодный рис, чтобы сварить кашу. Каша получалась черного цвета, но все-таки это было что-то мало-мальски съедобное.
Дедушка хотел, чтобы его дети стали образованными людьми, и бабушка всегда это помнила. Однажды она собрала своих детей и сказала: «Давайте поможем вашему старшему брату окончить школу и поступить в институт!».
И все согласились помочь. Ее старший сын, мой дядя, выучился на преподавателя английского языка, а годы спустя стал, как и его отец, директором школы.
А моей маме вновь вернуться к школьным занятиям так и не удалось. Она работала в сельхозбригаде и там следовала наказу отца: «Когда берешься за какое-то дело, старайся стать в нем лучшей!». Трудилась ударно.
С моим будущим отцом, жившим в соседнем селе, мама познакомилась уже после войны. Депортированную корейскую молодежь на фронт не брали, но призывали в трудовую армию. Отец работал по такому призыву на шахте в Туле.
Мама к тому времени, как судачили вокруг, засиделась в девках. Ее считали некрасивой, потому что ее внешность не соответствовала тогдашним представлениям корейцев о женском идеале. Красивыми называли круглолицых с небольшим носиком и узенькими глазками. У мамы лицо было скорее японского типа: удлиненное, да еще и нетипичный нос с горбинкой…
Отец в глазах местных юных невест был староват: целых 26 лет! Корейцы ведь тогда заключали браки гораздо раньше.
Но это только к лучшему, что именно так все сложилось. Мои будущие родители оказались словно созданы друг для друга, и чем дальше, тем было очевиднее, что жили душа в душу.
После смерти Сталина депортированным корейцам разрешили свободно передвигаться по стране и самостоятельно выбирать место для проживания. Наша семья решила обосноваться в одном из рисоводческих хозяйств Дагестана.
Жизнь налаживалась. Мы, дети, а нас у мамы было четверо, старались хорошо учиться и вообще не огорчать родителей.
Но вышло так, что радость одной из сестер оказалась для мамы ужасным потрясением. Сестра, выпускница Ростовского грековского художественного училища, встретила парня, между ними вспыхнуло сильное чувство, и они решили пожениться.
Что же в том плохого? Почему эта новость заставила маму греметь, как гром, и метать молнии? Жених оказался не кореец. Он был еврей.
У мамы не было предубеждения против людей других национальностей, пока это не касалось семейного круга. Она считала, что корейцам надо жениться на кореянках, и наоборот. Иначе что же станет с национальными традициями, с родом? Она винила себя, думая, что упустила что-то в воспитании детей, боялась осуждения со стороны корейской диаспоры, которая была в то время в Дагестане довольно консервативна.
В общем, очень сердилась и страдала, на свадьбу не поехала, правда, никому другому из семьи препятствовать в этом не стала. Даже денег дала на дорогу.
Не в восторге она была и от моего решения жениться на русской девушке после неудачной первой попытки построить семью с женой-кореянкой.
Окончательно мир в семью вернулся с рождением внуков: тут мамино сердце растаяло.
Она очень привязалась к моей дочке, научила ее говорить по-корейски. Рассказывала ей на ночь корейские сказки. А, бывало, они пели корейские песни – мама их очень любила.
Мою русскую жену мама научила, как по всем правилам готовить корейские блюда. Ученицей гордилась: жена готовит эти блюда по таким рецептам и технологиям, которые во многих современных корейских семьях уже позабыты.
Когда мы переехали в Ростов, где так много смешанных браков, в том числе и у корейцев, во взглядах мамы на эту сторону жизни что-то изменилось. Она стала снисходительнее и мягче.
Здесь вообще многое оказалось иначе. Здесь мама, возможно, впервые услышала от посторонних людей, что у нее очень интересное лицо: выразительное и притягательное.
На склоне лет у мамы появилась возможность жить, отдыхая от всяческого труда. Но это было не по ней. Она всегда находила себе работу по дому, а безделье считала грехом. Эта была та истина, которая передалась ей от предков. И ничто ее не поколебало.
Записала Марина КАМИНСКАЯ
Подпишитесь на нас в:
Поделиться:
Сообщить об ошибке
