- Моя мама, Елизавета Дмитриевна – продукт двух разных эпох. Родилась она в самом конце эпохи развитого капитализма, которая сулила ей безбедное и обеспеченное существование в семье, скажем так, топ-менеджера высшего класса: ее отец, а мой дедушка Дмитрий Федорович Скоробогатько служил управляющим у самого графа Терещенко, владельца всех сахарных заводов России.
Вместе со своей супругой Дорой Никитичной и двумя дочками-погодками Галей (1912) и Ветой (1913) он периодически переезжал из одного завода в другой – у меня эти часто упоминавшиеся названия отложились в голове, как в электронной памяти, – Чернигов, Глухов, Рамонь, Злынка, Барвенково. В каждом месте им были приготовлены апартаменты, выезд с кучером и лошадьми, прислуга и все прочее. Помню старые фото на паспарту – дед, невероятно важный усатый господин в костюме-тройке с цепочкой от часов на животе, бабушка с высокой прической в строгом черном платье и два стриженых ангелочка в кисейных платьицах. Но когда маме исполнилось четыре года, грянула Великая Октябрьская революция со всеми вытекающими последствиями. Куда их судьба бросала в годы гражданской войны и после, не знаю, это как-то в семье не обсуждалось, а я историей абсолютно не интересовался. Просто решил для себя с самого начала, что это наука насквозь лживая и постоянно переписываемая под нужды каждой новой власти, да еще и смертельно опасная. В первом классе запомнил вымаранные чернилами портреты партийных вождей в каждом учебнике…
Но это я отвлекся. Так или иначе, семейство бросило якорь в городе Бахмут, переименованном в Артёмовск, где сестрицы закончили школу-десятилетку (кстати, вместе с мамой учился будущий известный писатель Борис Горбатов), а дед нашел себя в должности главбуха артемовского Осоавиахима. Обе стали комсомолками. Галя поехала по комсомольской путевке строить Комсомольск-на-Амуре, где заработала жесточайшую пневмонию с кровохарканьем, и наверняка там бы и померла, если бы не вышла замуж за классного врача-хирурга Викентия Павловича Пенькевича, который сумел поставить ее на ноги. А мама в 1935 году встретила молодого геолога Владимира Васильевича Трощенко, сына бондаря с хутора Сорокино. На следующий год я появился на этот свет.
В 1939 году отца направили во Львов, где был организован трест «Львовуглеразведка». Там нас настигла война. Отца сразу же мобилизовали в армию, а мы с мамой отправились в трудную и опасную эвакуацию. Сколько дней занял путь до родного Артёмовска, не помню, это были почти непрерывные бомбежки, разбитые станции, горящие поезда. Артёмовск фашисты бомбили ежедневно или еженощно, когда позволяла погода. А в конце лета 1941 года после того, как наши взорвали основные промышленные предприятия, немцы торжественно, с музыкой вошли в город. Теперь ежедневно бомбили уже свои, а в каждую квартиру подселяли постоянно меняющихся немецких солдат. Есть было практически нечего, никаких драгоценностей, чтобы сменять их на еду, у нас не было. Дедушка с бабушкой были уже совсем старые. Как мама ухитрялась прокормить все семейство, я не помню. В конце осени пришел отец, раненный в колено и дважды бежавший из плена, стало легче, так как он нашел работу в столярной мастерской, потом завели курочек, с весны устроили огород за городом, как и другие жители. Этот огород мама обрабатывала практически в одиночку, я тоже участвовал, но, понятное дело, проку от меня, шестилетнего, было мало.
Всему однажды приходит конец, к осени 1943 года подошла к концу и оккупация. Организовано все было по-немецки основательно: всех жителей выгнали из города, чтобы без помех жечь и взрывать все подряд. Мы, погрузив на двухколесную тачку все самое необходимое, устроили временное жилье в шалаше недалеко от города и дня три или четыре наблюдали днем огромную черную тучу дыма над городом, а ночью зарево во все небо. При этом в городе постоянно что-то взрывалось, казалось, от него ничего уже не должно остаться. Но когда выяснилось, что мы не захватили с собой чего-то очень важного, мама отважилась сходить домой, а вернувшись, сообщила, что наш дом и соседние все еще целы. После ей пришлось повторить этот вояж еще раз.
И вот наконец пришло освобождение. Город был сильно разрушен, но благодаря молниеносному маневру наших войск значительная часть зданий осталась цела, в том числе и вся наша улица! Я пошел в первый класс, мама на работу библиотекарем в учительский институт, а отец - на прежнее место работы в тресте «Артемуглеразведка».
Львов освободили в июле 1944-го, отца сразу же откомандировали туда на возрождение тамошнего углеразведочного треста. А в мае 1945-го пришла долгожданная Победа. В марте 1946 года мама родила двойню, моих брата и сестру – маленьких, слабых, недоношенных. В помощь маме из Артёмовска были выписаны бабушка с дедушкой, а далее мы уже всемером в 1949 году покинули Львов, начался ростовский этап нашей жизни.
Мы поселились в съемном доме на Верхне-Гниловской с расчетом построить собственный дом. Строили его сами, основная нагрузка легла на мамины и мои плечи — отец летом выезжал в экспедиции, он работал в «Ростовуглеразведке». Где-то в пятьдесят первом мы переселились в недостроенный дом с земляными полами, и его достройка еще долго была существенной частью нашей жизни. Я тогда поклялся самому себе, что больше никогда не встряну в строительство.
В 1953 году я поступил в Новочеркасский политехнический институт учиться на геолога, а это означало: полгода занятий, а лето – полевая практика. И каждый раз, провожая на практику, мама напутствовала меня не обычными пожеланиями беречь себя, а наставлениями типа «ты там перед ребятами не особенно выпендривайся, ты выносливее их, и им будет трудно с тобой ровняться».
Окончив институт, я попал по распределению на работу шахтным геологом в Ростовской области, а в шестьдесят четвертом переехал обратно в Ростов на работу в научно-исследовательскую организацию, с женой и двухлетней дочкой, которая сразу стала любимицей не только мамы, но и всего семейства.
В конце 1974 года я получил загранкомандировку во Вьетнам на два года, а фактически вышло почти три. К этому времени мои брат и сестра обзавелись собственными семьями, а сестра Лена успела родить дочь Свету, намечалось прибавление и у брата Павлика. Хлопот и забот у мамы прибавилось, Лена с легкостью переложила на нее львиную долю трудов по уходу за внучкой.
Несчастье произошло в мае 1975 года. Среди ночи заплакала годовалая Света. Взяв ребенка на руки, мама вдруг упала и больше не поднялась, у нее случился инсульт. Через пару дней ее не стало... Было ей всего 62 года, жить бы еще и жить. До конца жизни мама оставалась всегда стройной и подтянутой, никогда не ныла, хотя здоровье пошаливало. У нее всегда было позитивное настроение, которым она умела заражать окружающих. Не могу припомнить ее рассерженной и злой. Если кто-то сделал что-то не так, могла подосадовать – ну что же ты так, надо было сделать вот это…
Умерла мама 11 мая, а телеграмма дошла до меня во Вьетнам только 14-го, такая тогда была связь. Я немедля поехал в Ханой, меня, конечно же, отпустили бы на похороны, но время было упущено. На могиле побывал уже в следующем году, когда был в отпуске...
