Этим летом у писателя Александра Грина — круглая дата. 130 лет со дня рождения. Александр Степанович Гриневский — так его на самом деле звали. Псевдоним Грин появился позднее. В моей университетской юности Грин занимал особое место.
У нас тогда была замечательная творческая компания не только филфаковцы, но и ребята с мехмата, физфака. Все мы одинаково рьяно гонялись за хорошими книгами, которых не было в ту пору в продаже. Самые увлеченные ездили на электричке в какието заповедные места к знакомым букинистам. Благодаря этим нашим знатокам я открыла для себя совершенно не известных и не печатавшихся в то время Шницлера, Пшибышевского, Стринберга
Это были старинные издания с пожелтевшими страницами, папиросной бумагой между иллюстрациями. Чувство волнения, с которым прикасалась к ним, не забыть никогда. Ктото особо удачливый раздобыл, кажется, шеститомник Грина серый с красным, с великолепными иллюстрациями Бродского.
Тогда никто не жадничал: хозяйка шеститомника давала читать том за томом абсолютно всем, и скоро мы знали Грина чуть ли не наизусть. А заодно повторяли не помню уже чьи стихи: «Александр Степанович Грин, я сегодня к вам пилигрим, замираю на вятской набережной, замеряю прищуром берег. Я романтик совсем не набожный, вам навеки останусь верен » А однажды решили: будем ставить спектакль по рассказу Грина «Происшествие в улице Пса» и покажем его на университетском театральном фестивале.
Как ни удивительно, а рассказ в несколько страниц, на основе которого наша главная специалистка по Грину (хозяйка шеститомника), принявшая на себя функции режиссера, написала сценарий, оказался очень даже сценографичен.
Декорации нарисовал один художник из нашей же компании (недавно видела телерепортаж с его крутой выставки): помню, в них превалировали изображения окон с цветочными горшками и свечи на подоконниках. Мы сами придумали костюмы: у девочек длинные белые юбки и черные водолазки, а у мальчиков черные цилиндры, трудолюбиво склеенные из картона и покрашенные, кажется, тушью.
На репетициях, припоминаю, меня прямотаки завораживали поочередно произносимые ребятамиактерами фразы из гриновского рассказа: «Голова его кружилась от боли, и в горле бился плач. Он скрутил в себе готовый сорваться крик». И вот заветный момент настал: «добро» на наше выступление должен дать (или не дать) партком.
День просмотра. В черноте зала (судьбоносное действо происходило в тогдашнем Дворце культуры строителей, сегодняшнем центре «Досуг») наши преподаватели и ктото делегированный из высоких чинов.
Отыграли. Стоим за кулисами, ждем. Посланный к высоким гостям гонец приносит убийственное известие: спектакль не пропускают. Не дадут нам его показать на фестивале! Нельзя, и все. До сих пор не могу понять, почему. Все было, в общемто, так невинно, трогательно. Ну, может, несколько утрировано в плане символизма и «переживательных» эмоций.
Но для нас тот запрет спектакля стал как бы подтверждением нашего вызова, хотя и неясно, чему именно, мы ощущали себя эдакими непонятыми героями, почти диссидентами. И, видимо, в знак протеста против «душителя»парткома наши мальчики вышли на улицу в бутафорских цилиндрах. Они шли шеренгой, все перед ними расступались, а мы, девицы, шествуя следом, наверное, ощущали себя подругами народовольцев.
Много лет спустя я еще раз перечитала и «Происшествие в улице Пса», и другие гриновские рассказы, очаровывавшие меня в юности, и опять задалась вопросом: как это человеку, ведущему не самую комфортную жизнь, бродяжничавшему, служившему матросом, много раз битому, арестовывавшемуся за нелегальную деятельность, чудом выжившему после сыпного тифа, которым заболел, пойдя в Красную Армию, удалось создать такой тонкий, прозрачный мир? Очаровывающий и дающий надежду. С осязаемо красивыми, добрыми, глубоко и нежно чувствующими людьми. С прозрачными гаванями и пальмовыми рощами, веселой суетой портов, запахами цирка.
А какие он придумывал имена своим героям Руна Бегуэм, Тави Тум, Друд, капитан Галль, Биче Сэниэль, Фрези Грант А города Зубраган, Лисс, колония Ланфиер. А кто, кроме него, мог так сказать, как он в «Бегущей по волнам»: «Спрыгнула и, вскрикнув, осталась на воде, как цветок»?
О чем он писал? О мире, которого нет, но он, возможно, все же гдето есть. Если не зацикливаться на бытовухе и грязи, на обыденности и прагматизме, на алчности и злобе, не отвергать существование дружбы и верности. Как реально в повести «Блистающий мир» он описывает умеющего летать человека! Его полюбили две женщины одной он открыл свое запредельное блистающее пространство, а другой это оказалось не дано, не поверила, не почувствовала, ей знакома была только земная твердь.
В двадцатых годах, приехав в послереволюционный Петроград, где у него не было ни угла, ни заработка, и лишь благодаря хлопотам Горького удалось в конце концов обзавестись жильем и пайком, Грин стал писать «Алые паруса». Повестьфеерию, как она значится во всех изданиях.
Литературоведы говорят, что если бы даже он оставил после себя одни лишь «Алые паруса», уже одним этим имел бы право войти в историю. Да, все верно. Но лично мне дороги и «Дорога в никуда», и «Блистающий мир», и «Бегущая по волнам». Ведь больше ничего подобного не было в литературе: все попытки подражать Грину чистой воды эпигонство, хоть их было много, но в памяти они не задержадись.
Глубоко убеждена, что Грин понастоящему до конца еще не оценен. Тайна, мистика его мироощущения так и остались при нем. Хотя он многое нам оставил в виде посылов, заветов. Убедилась в этом, перечитав поразивший меня в студенческие годы рассказ «Человек с человеком».
Там почти нет сюжета. Двое собеседников. Один рассказывает другому, как в трудную жизненную минуту хотел покончить с собой и чуть не сиганул с моста. Его удержал какойто человек. Привез к себе домой. Познакомил с женой, дал погладить ткнувшуюся в колени собаку. Напоил, накормил. И снабдил исповедуемой им мудростью: нет женщины лучше, чем любимая, нет друга вернее собаки. А еще любимая музыкальная пьеса, рассказ, картина. Казалось бы, так мало, но и так много. И вся злоба мира, сказал герой рассказа, разобьется об этот панцирь, возведенный вокруг себя. Ктото наверняка станет спорить. А вот Грин думал так.
Он умер в 1932 году. Хорошо, что успел уйти, не дотянул до 1937-го. Наверняка бы не уцелел. Его любимая женщина Нина Николаевна Гриневская, чьими чертами он награждал своих героинь, после его смерти была репрессирована и много лет провела в лагерях.