Первый раз я увидел его в редакции радиостанции «Парус» в 1964 году, куда пришел работать, закончив университет. Владимир Сидоров только что вернулся в Ростов после своей сибирской одиссеи. Володя принес тогда рукопись первой повести о строительстве Братской ГЭС и предлагал ее редакции. И в этой повести все было
Одна из последних наших многочисленных встреч. Мы сидим в холле областного архива. Сидоров работал тогда корректором на ипподроме — вычитывал программки скачек. Он показал мне надорванные подошвы своих изношенных туфель. И тогда я спросил его: «Ну что, когда тебе лучше жилось — прежде или теперь, в свободные времена?» Он, не задумываясь, ответил: «Конечно же, сейчас! Я пишу то, что хочу, и все можно опубликовать!»
Между этими двумя событиями лежала его яркая, разнообразная жизнь, за которую он успел многое сделать.
Начало литературной биографии Сидорова, совпавшее с затухающей фазой «оттепели», проявилось в первую очередь в поэзии. Его стихи — своего рода зрелый романтизм. Для меня, его читателя, они были интересны тем, что в них он
Его знаменитые строчки «Целина — это жизнь без бантиков и рубашка, пропахшая потом, иностранное слово «романтика» здесь
Сидоров не обольщался романтикой именно потому, что был хорошим историком. И вовсе не для красного словца в биографии он пробует рабочие профессии путейца, бурильщика, монтажника, прессовщика, слесаря. Испытал он себя и в работе на земле: трудился животноводом, прицепщиком, стригалем, штурвальным на комбайне… Заодно он и себя проверял на крепость, но не тела, конечно же, а духа. И экзамен этот, как говорится, с честью выдержал. Он ощущал себя «травой между камнями» (так называется одна из девяти книг его стихов). Он рос и самообразовывался сам как трава, но хотел быть «камнем». И это ему тоже удалось. У него был крепкий, неуступчивый, а порой и резкий характер, и это подтвердят многие, из тех, кто знал его близко.
Как-то Володя сказал, что он человек «не общественный, не коммуникабельный, не любящий выступать…». И действительно, он не ходил, как сейчас принято говорить, на тусовки, не жаловал всевозможные собрания, но я думаю, причина такого отношения к общественной жизни была другая. Он недолюбливал саму эту общественную жизнь.
Я считаю его одним из умнейших и образованнейших людей Ростова своего времени. И смело могу сказать, что старый город в наше время никто не знал так глубоко и широко, как Владимир Сергеевич Сидоров. Книгочей и библиофил, он буквально пропадал в архивах и библиотеках. А букинисты в знак высокого к нему уважения откладывали для него стопки старых книг. И это в годы жесточайшего дефицита на книги! Свою замечательную библиотеку он в полном смысле слова выходил. И я горжусь тем, что он
«Не знаю ничего лучшего, чем сидеть в библиотеке и нагребать материал». Теперь и я, идущий по его тропе, в полной мере оценил эти его золотые слова. В ростовской публичке — Донской публичной библиотеке — он был своим, одно время даже работал там в краеведческом отделе и предложил издавать прекрасный альманах «Донской временник». Но и в архиве он был своим — я видел, как бережно переворачивал он пожелтевшие страницы подшивки «Приазовского края» и не расставался со своей тетрадкой, исписанной красивым круглым почерком. Теперь и его собственный архив представляет настоящий клад для краеведов.
Он вслед за самобытнейшим русским мыслителем Н. Федоровым пытался «возродить предков». Создание многотомной «Энциклопедии старого Ростова
Владимир Сергеевич, как и многие шестидесятники, а его с полным правом можно отнести к этой когорте «ниспровергателей», находился «между двух огней»: критического неприятия действительности и любви к России. Если очень дотошно прочитать его дилогию «Темерник», посвященную революционным событиям в этом бунтарском уголке Ростова, то можно увидеть, как и в чем проявляется его увлечение старой Россией. Нет, он как реалист ее не идеализировал. Да и за что ее идеализировать? «Золотого века позади нас не было», — говорил он мне в одном из интервью. Но большевизм, как силу, через колено ломающую историю и саму Россию, он не принимал.
Но и когда Сидоров осуждает репрессии тридцатых годов, он не отстраняется от истории, не перечеркивает ее, а как бы примеряет на себя. «Я читал в газетах 1937 года высказывания рабочих о врагах народа. Здесь же приводились слова и нашего брата — писателей. Многих из них я хорошо знал. Как мне их осуждать, ведь я не знаю, как бы повел себя сам в то страшное время?» Да, человек не рассчитан природой на жесткие пытки, он старается выживать. Кого винить, кого оправдывать из тех, над кем висел меч кары?
История вообще не совсем то, что потом описано в идеологически отшлифованном тексте. И Владимир Сергеевич приводит пример из … фантастики — описание битвы норманнов
Настало время, когда Сидоров мог писать все, что хотел. И писал все, что хотел. Чего стоит его «Крестная ноша» — о трагедии донского казачества!
И, казалось бы, виват, долгожданная свобода. Но свобода творчества стала и свободой (даже в первую очередь) денежного мешка, для держателей которого серьезная литература отодвинулась на последнее место. Кому сейчас нужны стихи, которые читают два процента из тех двух процентов людей, которые вообще берут в руки книги? Вот и осталось недоизданной знаменитая энциклопедия старого Ростова Владимира Сидорова.
Долгое время мы с Владимиром Сидоровым были не только старыми добрыми товарищами, но и единомышленниками. Под тяжелым давлением действительности я поменял свои убеждения. Я не знаю, изменил бы их Сидоров сейчас или нет. Этого мы не узнаем никогда. Смерть его была неожиданной, как выстрел.
Краеведческие книги оказываются более долговечными, чем художественные. Они, как нектар, отлеживаются, чтобы со временем превратиться в мед. И поэтому книги Владимира Сергеевича Сидорова работают в полной мере для тех, кому небезразличны отечественная история, славное былое Дона, прошлое удивительного города
Владислав СМИРНОВ, профессор ЮФУ
