Из эмиграции — с коллекцией пластинок

Сергей Иванович Грибанов, старший научный сотрудник Шолоховского музея-заповедника, в этом смысле — музыкальный полиглот: сфера его научных интересов — песенный фольклор донского казачества, но он также понимает и любит эстраду и джаз, рок-н-ролл и творчество бардов, классику и политическую песню протеста. Огромное количество записей музыки самых разных жанров есть в его личной фонотеке. Ведь Грибанов — коллекционер грампластинок.

С Сергеем Ивановичем я познакомилась лет пятнадцать назад. Пришла в областной краеведческий музей на открытие какой-то выставки, а ее сопровождала программа, посвященная творчеству легендарного ансамбля «Битлз». Рассказывал о битлах человек в морском кителе. И это вовсе не был маскарад по мотивам их знаменитых песен — о желтой субмарине, к примеру. Ведущим программы оказался преподаватель ростовского речного училища Грибанов.

Еще больше его познаний в истории британской популярной музыки меня поразил тот факт, что родом Грибанов из Парижа. Правда, из разговора с ним выяснилось, что это — другой Париж. Хутор в Верхнедонском районе нашей области. Но все это вкупе все равно впечатляло.

Уже в нынешнюю встречу с Грибановым я спросила, не потому ли у него такое, нетипичное для сельской местности, хобби и поражающая богатством музыкальных записей коллекция (четыре с половиной тысячи пластинок!), что родился пусть не в том, но все-таки в Париже.

— В своем Париже я провел только самые первые детские годы, — улыбнулся Грибанов. — Потом наша семья еще жила в хуторе Каменном, а мои школьные детство и юность прошли в хуторе Ново-Николаевском все того же Верхнедонского района.

У меня было нормальное счастливое сельское детство. Правда, с хорошими родительскими пластинками и мамиными книгами.

— Мама работала библиотекарем. Так что, когда меня спрашивают о происхождении, я иногда отвечаю, что мы с сестрой родом из маминой библиотеки, — пояснил Сергей Иванович. — На развитие музыкального вкуса и любовь к музыке, конечно же, повлияли мамино пение, а петь она очень любила, как, впрочем, многие здесь, на Верхнем Дону, и купленные родителями пластинки. Пластинок было не так уж много — все они помещались в одной-единственной коробке, но зато какое разнообразие жанров, каковы исполнители! Сергей Лемешев, Лидия Русланова, позабытый ныне, к сожалению, эстрадный певец Леонид Кострица, Ив Монтан, любимый мой Марк Наумович Бернес…

Есть сегодня в России «винтажный» коммерческий проект «Дискотека 1980-х». А в хуторе Ново-Николаевском еще в начале 1990-х с легкой руки Грибанова и его друзей стали проводить вечера молодежи 1960-х годов. Без мысли о материальной выгоде, исключительно по велению души. Родились эти вечера из мечтаний на крылечке: «Вот бы собраться всем нам, хуторянам, вместе, устроить, как в юности, танцы под любимую музыку тех лет». Музыкальное обеспечение вечеров взял на себя Грибанов, в то время уже работавший в Ростове.

Однажды ростовский бард Анатолий Лазарев рассказал об этом на телестудии «Дон-ТР»: откуда, мол, только не съезжаются чудики в этот хутор на встречу со своей юностью… Едут из Мурманска и Уссурийска, не говоря уже о Ростовской области и соседних с ней территориях. Народу собирается до трехсот человек.

На «Дон-ТР» сделали тогда об этом хуторском феномене документальный фильм, и с успехом показывали его на различных кинофестивалях. Назвали ленту «У моря, у синего моря».

— Погодите, но откуда же море в Верхнедонском районе?

— Прегрешений против географии не было. Название — по первой строчке необыкновенно популярного у нас когда-то шлягера, хотя в оригинале, когда его исполняли японочки, он назывался «Соленые орешки». В те годы наши артисты нередко пели зарубежные шлягеры на русском языке, но текст русского варианта не имел ничего общего с первоисточником.

О грампластинках, песнях и их исполнителях Сергей Иванович мог бы, по-моему, рассказывать бесконечно, удивляя интересными фактами или неожиданным взглядом на, казалось бы, общепринятые, почти хрестоматийные вещи:

— Вам ничего не говорит имя Чабби Чеккера? Творчество этого певца связано с расцветом твиста. О, какая это была удача для меломанов начала 1960-х годов — достать записи на «ребрах» самого Чабби Чеккера. На «ребрах» — это значит на рентгеновской пленке, сделанные подпольно, поскольку купить пластинки с твистом, шейком, рок-н-роллом было практически невозможно.

Но Россия поразительно талантлива. Уже в середине 1960-х Муслим Магомаев исполнил наш, советский твист — «Лучший город Земли» композитора Бабаджаняна, и я считаю, что это лучшее, что только создано в этом жанре. Еще раньше появился твист Юрия Саульского на стихи нашего земляка Михаила Танича «Черный кот» — его пела Тамара Миансарова, и это тоже ничем не хуже Чабби Чеккера, хотя на Западе, увы, эти наши названия и имена мало кому были известны.

— Сергей Иванович, а как до Парижа и соседних с ним хуторов доходила информация о современной западной музыке, которая официально или не приветствовалась, или выдавалась микроскопическими дозами?

— Интересующиеся, как и всюду, получали ее благодаря тем великолепным радиоприемникам советского производства, которые могли поймать и передачи из стран социалистического лагеря, и тот же «Голос Америки». «Вражеские голоса» спецслужбы глушили, но что-то все равно прорывалось. Так что Севу Новгородцева с его музыкально иллюстрированными рассказами о джазе и рок-н-ролле слушали и в отдаленных донских хуторах.

Источниками «тлетворного влияния западной культуры» бывали и студенческие стройотряды. В наши края в середине 1960-х приезжал один такой из Москвы. В порядке шефской помощи ребята устроили для местных концерт художественной студенческой самодеятельности и исполнили перед изумленными хуторянами такие вещи, которые профессиональным певцам на официальном выступлении вряд ли бы разрешили.

— В вашей фонотеке — музыка разных жанров. Но есть у вас все же особые музыкальные предпочтения?

— В моей коллекции — не только музыкальные записи. Как преподаватель русского языка и литературы, я собирал литературные записи художественных произведений — они украшали урок. Кроме того, в годы моей молодости на большом подъеме были самодеятельные театры. Они делали интересные постановки, порой не хуже профессиональных. В целях звукового оснащения таких театров журнал «Клуб и художественная самодеятельность» выпускал приложение — гибкие пластинки с записями грома, ливня, стука колес поезда и другими звуками — есть в моей коллекции и такие.

Но мой конек — это политические песни протеста. Увлекся ими еще в школе, не без влияния американского певца Дина Рида, потом участвовал в ансамбле, который даже стал лауреатом Всесоюзного конкурса политической песни, и верен этому жанру по сей день.

В перестройку песни борьбы за мир, протеста против военной агрессии часто становились предметом насмешек, но, что ни говорите, а важнее мира нет ничего, бороться за него надо всеми средствами. Будет мир — все остальное образуется.

Конечно же, Сергей Иванович не преминул рассказать о грампластинке, связанной с именем Шолохова. Правда, она не из личной коллекции Грибанова, а из музейной:

— В 1936 году Михаил Александрович Шолохов собрал со всего Вешенского района лучших исполнителей народных казачьих песен и поехал с этим хором в Москву. Видимо, хотел показать молодому композитору Дзержинскому, написавшему тогда оперу «Тихий Дон», и занятым в ней артистам, как поют настоящие казаки.

Донцам предоставили для выступления сцену Большого театра. Успех был оглушительный. На его волне казакам предложили записать грампластинку, что и было сделано. На одной стороне этой пластинки — старинная песня «Ты воспой в саду, соловейко», на другой — «Из-за леса копий и мечей».

— Сегодня вы только пополняете коллекцию или по-прежнему слушаете грамзаписи на досуге?

— Конечно, слушаю. Иначе все это зачем?

— В свое время грампластинки были единственным носителем музыкальных записей. Но теперь, когда есть высококачественная «цифра», а пластинки-то старые, заигранные, поди, с треском, какое удовольствие от их прослушивания?

— Заигранные пластинки можно реставрировать, чем я, к слову, и занимаюсь. Кстати, слишком вычищенные записи не люблю. Этого характерного потрескивания мне порой даже не хватает, без него нет того аромата эпохи.

Настоящую грампластинку истинному ее любителю ни «цифра», ни «суперцифра» никогда не заменят. Это же почти священнодействие: достать неторопливо из бумажного конверта пластинку, включить старинный патефон или более современный электропроигрыватель, но не сразу, а еще рассмотрев этот конверт, над которым трудился художник…

После такого живописания я тоже заностальгировала и с грустью вспомнила о том дне, когда рассталась со своими грампластинками.

А напоследок я все же не смогла не задать Грибанову вопрос, почему, прожив не один десяток лет в Ростове, он оставил донскую столицу ради станицы?

— В Ростове, несмотря на широкий круг общения, множество друзей, я всегда ощущал себя эмигрантом, — ответил Сергей Иванович. — Так что когда девять лет назад представилась возможность переехать сюда и поступить на работу в Шолоховский музей-заповедник, я воспринял это как подарок судьбы. Я люблю эти места, Дон, до которого мне теперь рукой подать, ну а Шолохов — это вообще Вселенная.

Уже потом, после встречи с Грибановым, я вспомнила, что читала когда-то давно о выпуске какой-то японской фирмой грампластинок с записью… тишины для утомленных нашей суетливой жизнью. Не знаю, есть ли такая в коллекции Грибанова, но уверена, что прослушивать ее ему бы уж точно не захотелось. Тишина здесь есть и так — природная, благодатная.