Проведать бы свой монумент…

Так начинался путь в искусство будущего донского скульптора Евгении Лапко, автора или соавтора многих известных монументов, установленных в Ростовской области. Среди них — Кумженский военный мемориал, памятники  в честь Первой Конной в Пролетарске и солдатам Великой Отечественной  в Егорлыке, мемориал «Памяти жертв фашизма», воздвигнутый в Змиевской балке в Ростове.

Мы сидим с Евгенией Федоровной во дворе ее дома и листаем большой альбом с фотографиями ее скульптурных работ, — тех, которым была уготована долгая жизнь, и таких, которые существовали лишь в гипсовых эскизах, а на люди по какой-либо причине не вышли.

—  Однажды кому-то из отцов города пришла в голову идея украсить нижний ярус центрального ростовского парка имени Горького скульп­турой рыбака с богатым уловом, — вспоминает Евгения Федоровна. — Я и мой муж Борис Кузьмич придумали фигуру рыбака с осетром, а наша коллега Ариадна Санамянц сделала макет рыбака с сомом.  Ни та, ни другая скульптура не вызвали нареканий, но в парке так и не появились.

Почему — Евгения Федоровна не знает. Возможно, возникли  опасения, что эти композиции спровоцируют народ  на ненужные сравнения: «Эх, было время, когда и осетров приносили с рыбалки»…

Лапко жаль, что невостребованным или известным лишь узкому кругу специалистов остался ряд лирических  ее работ, но на судьбу она не в обиде: все же многого удалось добиться, оставить свой след на земле.

— Вы с детства мечтали  изваять такие фигуры, которые бы украсили парки, улицы, площади?

— Представьте себе, не мечтала. И даже в старших классах еще не определилась окончательно, какую выбрать профессию. А тут грянула война, и мой родной город Ленинград оказался в кольце блокады. Я поступила в фельд­шерскую школу.

Когда нас, ее учеников, стали посылать на дежурство в больницу, я поняла, что медицина — точно не мое. Не выдерживали мои нервы  криков раненых, вида  крови, тел, изуродованных осколками снарядов. 

Какое-то время я в этой школе проучилась, а как только объявили набор в художественное училище, наши девчонки сказали: «Вот туда тебе и надо поступать!». В фельдшерской школе я рисовала какие-то плакаты, стенгазеты, так что в глазах учениц уже была художницей.

Я боялась переступать порог художественного училища, думала, что проиграю в сравнении с другими абитуриентами, но оказалось — наоборот. На их фоне я выглядела  профессором. Ведь среди них много было комиссованных с фронта по ранению, людей с очень слабой художественной подготовкой и даже без оной. Я же до войны училась в художественной школе, а в школе фельдшерской, спасибо ей за это, получила хорошие познания в анатомии.

Почему выбрала именно скульптурное отделение, сама не знаю. Наверно, так мне было суждено. Ведь там я встретила и своего будущего мужа Бориса Лапко. Он был молодой фронтовик, потерявший на войне ногу.

Когда мужа как коммуниста и перспективного скульптора направили после училища в Ростов, я, конечно, последовала за ним.

В Ростове на  первых порах  супругам Лапко в бытовом плане было непросто: сначала угол снимали, потом  получили свой, но это была  комната, переделанная в жилую из душевой…  Но зато здесь их ждала интересная работа. Это окрыляло.

— А бывали в вашей жизни нечаянные радости?

— Конечно, бывали.  Шла однажды по дороге и нашла большой кусок прекрасного мрамора, вырезала из него портрет девочки. Говорили, что неплохо получилось.

— Какие сюжеты вас особенно увлекали?

— Животных нравилось лепить: лошадей, собак. Но вообще меня всегда увлекал сам творческий процесс. Как правило, над какой скульптурой трудилась, та на тот момент и была любимой.

— И портреты Ленина в том числе?  Над этой исторической фигурой вы ведь работали не единожды.

— Это — правда. В этом смысле Ленин был наш кормилец.  Но Ленин и в то время был уже легендой. Мы с мужем старались создать образ мудрого государственного руководителя, человека, наделенного множеством душевных достоинств, у которого были узнаваемые ленинские портретные черты. Радовались, если это удавалось.

В перестройку о Ленине много чего стали писать и говорить, я ни с кем не спорила. Просто отошла в сторону.

— А ваш интерес к теме Великой Отечественной, которая в вашем творчестве занимает  очень заметное место, объясняется юностью в блокадном Ленинграде?

— Работы, посвященные  Октябрьской революции и Великой Отечественной, привлекали меня прежде всего мощностью звучания.

Самая мощная по звучанию из скульптурных композиций, которые ваяла Евгения Лапко, — это  монумент  в память о тысячах людей, расстрелянных фашистами в Змиевской балке. Его авторами обычно указываются трое: Борис и Евгения Лапко, Николай Аведиков. Но, по словам Евгении Федоровны,  деятельное участие в создании этого мемориала принимали и двое их с Борисом Кузьмичем сыновей. Первоначально они собирались пойти по родительским стопам, получили художественное образование, но потом избрали иные жизненные дороги.

Фигуры Змиевского  мемориала огромны, ваять их в обычной художественной мастерской было невозможно. Скульпторам выделили под мастерскую  целый цех одного из ростовских заводов, а потом они работали уже в самой балке, куда им подвозили необходимые материалы.

Сегодня этот мемориал нередко называют грандиозным, а Евгения Федоровна вздыхает:  работа велась в сжатые сроки,  почти в авральном режиме, чтобы успеть к дате — 30-летию  Победы. Если бы не  эта гонка, можно было бы еще поработать над художественным решением, что-то сделать иначе. Но условия создания  памятника – это тоже интересная особенность своего времени.

В этом году Евгении Федоровне Лапко исполняется 90 лет, но ее по-прежнему можно встретить на открытии различных художественных выставок.  А вот свои мемориалы  она, как говорит, не проведывала уже давно:  далеко они от ее дома, трудно добраться. Одна надежда: скоро покажут их в выпусках теленовостей. Ведь приближается 70-летие со дня полного и окончательного освобождения Ростовской области от гитлеровских оккупантов. В такие знаменательные дни к военным монументам, изваянным Лапко, идут наши земляки,  несут цветы.