Беседу с юбиляром, занятым в самых разнообразных постановках по русской и зарубежной классике, я начала с вопроса о самой неожиданной для него роли.
– Это Пантелей Прокофьевич в новом спектакле «Тихий Дон». Я не то что об этом и не мечтал – даже представить не мог себя в этом образе.
Кстати, режиссер Урсуляк, когда перед съемками своего «Тихого Дона» отсматривал ростовских артистов, мне так прямо и сказал, что внешность у меня ну никак не казачья, а за белого офицера, может, и сойду:
– На лошади ездить умеете? Будем иметь в виду.
И он прав: я ведь действительно москаль. Родился в Москве, целую четверть века прожил в Средней полосе, донских казачьих корней не имею. Но тут приезжает вскоре в наш театр режиссер Шапошников – для постановки уже спектакля «Тихий Дон», – знакомится с труппой. Я в поле его зрения попадаю едва ли не последним и слышу: «Ой, наконец-то».
Мы чудненько тогда побеседовали с ним о жизни, после чего я увидел свою фамилию в списке артистов, вызванных на первую читку пьесы. У меня было смутное предположение насчет будущей роли, но до последней минуты я не мог поверить, что приду туда и услышу:
– Пантелей Прокофьевич, получите вашу роль!
– И как же происходило превращение москаля Добринского в казака Мелехова? С настоящими донскими казаками советовались?
– И мои знакомые, настоящие донские казаки, помогали советами, и произошла та замечательная штука, когда мне наклеили усы и бороду Пантелея Прокофьевича, я взглянул в зеркало и не увидел в нем Добринского. На меня смотрел другой человек, и я начал понимать, как должен этот человек двигаться, как говорить.
…После одной из первых таких репетиций раздался и один из первых вдохновляющих отзывов. Артистка театра, природная казачка, сказала Добринскому, что уловила в его речи интонации своего дедушки и, глядя на Добринского-Мелехова, поверила: так же мог выглядеть и кто-то из ее пращуров.
Любимой сценой для Юрия Добринского стала в этом спектакле та, где Пантелей Прокофьевич уговаривает сына Григория, оставившего ради Аксиньи жену, вернуться в семью. Возможно, это момент того самого полного погружения в образ, о котором пишут в театральных рецензиях. Правда, Добринский эти рассказы про погружение не любит. Но он так хорошо в этот момент понимает и чувствует своего героя, что слова роли становятся словно его собственными.
Вообще роль Пантелея Прокофьевича Юрий Константинович называет большим событием в своей творческой биографии:
– Сыграть роль, которая тебе самому откроет тебя с неожиданной стороны, – это подарок откуда-то свыше. Такое в жизни артиста случается не часто: ну раз, ну два, ну три.
– У вас это впервые?
– Нет, -ответил Добринский и вспомнил о спектакле «Контесса». Тогда его, сорокалетнего, режиссер решил ввести в премьеру вместо заболевшего артиста на роль старика и сказал, что текст следует произносить высоким голосом, чуть растягивая слова.
Первоначально все это показалось Добринскому издевательством, но стал репетировать, и все больше и больше влюблялся в эту неожиданную для него роль.
– Юрий Константинович, удавшаяся роль – это всегда для артиста какое-то внутреннее преодоление?
– По-разному складывается. Бывает, мучаешься над образом, добросовестно выполняешь задания режиссера, но выходит спектакль и оказывается пшиком, который зрителя не задевает. А может произойти и наоборот. Ты словно не трудишься на репетиции, а купаешься в удовольствии, не рвешь душу, не ищешь ответы на проклятые вопросы, не копаешь так уж глубоко, а спектакль получается долговечный. Так было у меня во время работы над комедией «Влюблена! Умна, хитра…», в котором досталась роль капитана Бернардо. По пьесе он старый и дряхлый, но я предложил Сорокину, который ставил этот спектакль, сделать его не старым и дряхлым (ведь таким он виделся молоденькой героине, не желающей идти с ним под венец), а бывшим воякой с несгибающейся ногой – результатом боевого ранения. Сорокин согласился, и это был не единственный случай импровизации.
– В вашей жизни был спектакль, ставший событием не только культурной, но и общественной жизни. Имею в виду «Дальше… дальше… дальше!» по пьесе Шатрова, где вы играли Дзержинского. С тех пор в общественном сознании взгляды на революционных деятелей, которые были показаны в этой пьесе чрезвычайно симпатичными, притягательными личностями, изменились вследствие вновь открывшихся фактов и обстоятельств. С какими чувствами вы вспоминаете эти роли?
– Да особо как-то и не вспоминаю. С юмором, может быть, с иронией: ну, было время, играли и такие роли, вкладывая в них свои лучшие чувства, потому что и сами во все это верили. По тем временам это было и смело, и даже дерзко: ведь романтические, ищущие натуры революционных лидеров из той пьесы, их идеалы были вызовом партийным чиновникам, погрязшим в бюрократии, пробивающимся к своим должностям, как к кормушке.
Кстати, наши корифеи Михаил Ильич Бушнов и Сергей Григорьевич Хлытчиев блестяще играли роль Ленина, вкладывая в этот образ свое представление о том, каким должен быть великий вождь великого народа. Но можно я несколько переформулирую ваш вопрос и спрошу себя о подаренных мне нашим театром встречах, о которых вспоминается с неизменной радостью?
– Конечно.
– Тогда назову имя блестящего режиссера Юрия Ивановича Еремина. Каждая его репетиция – это мастер-класс. Мы, молодые тогда артисты, даже если сами в данный момент не участвовали в будущей премьере, все равно бегали на его репетиции – посмотреть, как он работает с другими.
Еще один мастер, общение с которым оставило след в душе и творческой судьбе, – это Георгий Георгиевич Кавтарадзе. Он поставил в нашем театре три спектакля, лучшим из которых я назвал бы «Короля Лира». Мне посчастливилось сыграть в нем Кента, друга Лира, который, ничего не страшась, говорит ему в глаза горькую правду.
Кавтарадзе ставил серьезнейшие вещи, но при этом никто не видел его мрачным, суровым, пребывающем в том мучительном напряжении, которое тягостно для окружающих. Обаятельный, улыбающийся человек, который уже выстроил в голове будущий спектакль и четко знал, чего он хочет добиться от артистов. Не было утомительных многочасовых репетиций, захватывающих понедельники – законные наши выходные, напоминаний о том, что у артиста ненормированный рабочий день. Мы репетировали с 11 до 14, строго по плану. И все успевали. Другое дело, что отключиться от работы над образами такого масштаба артисту невозможно, и он сам трудится над ними ежедневно и не три, не семь, а двадцать семь часов в сутки.
Геннадий Шапошников – молодой, талантливый, амбициозный, вкусивший славы – человек иного склада, но с его приходом тоже у многих артистов словно открылось второе дыхание. Ясно, что благодаря ему и нам, и зрителям будет о чем вспомнить годы спустя.
Подарком судьбы Юрий Добринский называет и возвращение в театр после долгого перерыва народного артиста России Игоря Богодуха, с которым они теперь в одной гримерке:
– Во второй половине нашей жизни мы словно по-новому открыли для себя друг друга, и оказалось, что нам интересно и спектакли обсудить, и поговорить на обычные житейские темы.
На днях Игорю Александровичу исполнилось 78 лет, а он может замечательно шутить и дурачиться. Это потому что в душе все еще мальчишка. Лет 17-18 ему в душе, не больше.
– А вам?
– И мне примерно столько, пожалуй.
