Вниз по «мертвой реке»

Зона поражения

Заезжаем на территорию Донецкого сельскохозяйственного техникума, которая еще пару лет назад считалась зоной отдыха. Но зоны отдыха больше не существует: от реки Глубокой поднимается невообразимая вонь. Когда проезжали по мостику, пришлось срочно закрывать окна в автомобиле. Пение птиц над рекой еще раздается, но дышать там уже нечем.

В одном из дворов микрорайона за столом группа пенсионеров мирно играла в карты.

Решив не «будировать» больную тему, начала, как мне казалось, издалека. Спросила: какая, на их взгляд, главная проблема в Миллерово?

— Вы с нами поиграйте немного в карты и поймете! С одной стороны ветер подует — «Амилко» душит. С другой стороны 1 с очистных сооружений вонь идет, — поведали бывшие преподаватели техникума. И еще добавили: если ситуация не изменится, родители перестанут сюда детей на учебу посылать.

Следующая «точка» — хутор Банниково-Александровский, расположенный в 11 километрах от Миллерово по течению Глубокой. Надо сказать, что хутор этот был до недавнего времени очень желанным местом для переселенцев. Город рядом: кто работу себе там подыскивал, а кто — на рынке торговал овощами, молоком, птицей. Короче — сам кормился со своего подворья и горожан кормил. Ранним вечером из окна автомобиля хутор ничем от подобных ему не отличался, даже у одного из домов на лавочке по сельскому обычаю собрался народ на посиделки. Спросила, с кем могу поговорить о проблемах хутора. Люди хором, не сговариваясь, указали на дом, стоящий напротив: «Тамара Николаевна Беспалова вам все про наши проблемы расскажет. А мы — под каждым ее словом подпишемся».

Самая активная из сидящих тут же набрала номер телефона соседки и сказала: к тебе приехали про «катастрофу» разговаривать!

— Спасайте нас! Поднимайте эту тему! С ноября 2009 года жизни нам нет, — с такими словами вышла со двора коренная жительница хутора.

Не успели мы с ней и двух слов друг другу сказать, как со всех сторон к нам народ потянулся. Через пятнадцать минут перед двором Беспаловой начался самый настоящий сход граждан: с дальних улиц подъезжали на машинах, другие тянулись пешком. Примчалась детвора, примостилась на поваленном дереве. Пришла молодежь, которая еще осталась в хуторе, и даже одна из его старожилов, которой за восемьдесят — Юлия Ивановна Ганоченко.

Я для себя отметила первый и очень важный для журналиста фактор: практически никто своих имен-фамилий не скрывает и за спины соседей не прячется.

Невыдуманные истории

Ира Демидова приехала к бабушке на каникулы из Краснодарского края. Первым делом побежала на речку, которую не видела два года. Пришла оттуда очень расстроенная.

— Я эту речку помню с детства: мы по ней бродили целыми днями, купались, ловили там рыбу. А теперь за поворот заходишь — и все: запах такой, что плохо становится. Там ничего живого не осталось.

Хуторянки Юля Борисова и Олеся Колесникова говорят, что к реке просто страшно подойти.

— Мы — заложники, — считает Валентина Васильевна Шкурындина, жительница улицы Речной, ближней к Глубочке, отчего ее жители страдают от запаха гнили ежечасно, ежеминутно. — Но этого мало. По утрам и вечерам такое ощущение, что мы живем в газовой камере. Нашей бабушке 89 лет, так на улицу мы не можем ее вывести. У самих краснеют глаза, щиплет носоглотку, насморк непроходящий одолевает. Многие уже просто потеряли обоняние. Наверное, организм так защищается… Препараты от аллергии стали обязательными почти в каждом дворе.

— Уже безошибочно  различаем происхождение запахов: когда от городской канализации, когда «технологические», послания от «Амилко» пахнут прелой кукурузой, сразу вызывают у детей рвотный рефлекс.

Владимир Александрович Ломакин с нижней улицы привез кусок какого-то металла, объяснил: «Это — медь, она должна быть зеленой. Но лежал кабель на улице и после выбросов стал черным. У соседа новый забор из металлического профиля, поставленный весной, весь сгнил».

— У моей жены просто истерика начинается, когда происходит очередной выброс в атмосферу, — говорит Владимир Александрович. — Мы ведь сюда в 2000 году переехали, у нас был хороший дом в Волошино, в нескольких десятках километров отсюда, все хозпостройки. Продал его, переехал ближе к городу, чтобы не только хозяйством заниматься, но и чтоб работа была. Место — отличное: речка, рыбалка, огород. В купленный дом деньги вложили приличные. А теперь куда деваться?

В речке скот поить нельзя, теперь из 60 коров в хуторе одна осталась, огороды поливать из речки тоже нельзя. Мало того — специфический запах появился и в колодцах. 

В сравнении с тем, что люди теряют здоровье, потери в огороде — сущие пустяки. Но ведь с огородов, со своего подворья люди кормились годами. Теперь на базаре, кто понимает, спрашивает, откуда огурцы. Скажешь, что из хутора Банниково-Александровского — не берут! А врать — тоже не выход. Тамара Николаевна Беспалова по профессии агроном и потому оценить, что происходит в садах и огородах односельчан, может профессионально.

— После дождя картошка вся пожухла, деревья пропадают, куда облачко выброса упадет — все сохнет: яблоньки молодые, груши, кусты смородины и крыжовника.

Недавно жители хутора — и старые и малые — собрались и записали на видеокамеру послание президенту Медведеву. Где рассказали обо всех своих бедах, написали, что хотят, чтобы ребятишки здоровыми выросли, и просто дышать свежим воздухом. Кто бы знал, какое это счастье…

Красоте недолго осталось…

Пока люди выговорились, наплакались — почти стемнело. Но решила поехать к реке. По пути, буквально через двести метров, за поворотом, когда уже от знакомого запаха надо было закрывать в машине окна, увидела целую компанию старушек на лавочке. Подошла.

— А как же вы сидите и дышите?

— Так и в хате не продохнуть, куда ж деваться? Мы теперь — как мутанты.

Они еще и шутят!

На берегу, если потерять обоняние, можно было бы и красоте удивиться. Деревья все еще склоняются над рекой, как будто не верят, что она уже умерла. Да и им самим недолго осталось.

Владимир Ломакин спустился к реке, зачерпнул ведерком черную жижу.

— Смотрите, это же не вода! Разве в этом растворе что-то есть  живое?

Мне стало интересно, сколько времени можно выдержать в этой атмосфере с непривычки? Оказалось, не больше пятнадцати минут. Мы уехали, а люди остались.

Телега впереди лошади

Конечно, чтобы установить, какие предприятия Миллерово больше вредных веществ сбросили Водоканалу и каким образом была угроблена река, потребуются определенные усилия. Но в ситуации с заводом «Амилко» возникает очень много «отдельно стоящих» вопросов. Чтобы на них ответить, необходимо вернуться к точке отсчета, к тому самому моменту, когда «Амилко» заключал договор с Водоканалом или когда получал разрешение на «пуско-наладочные работы», которые растянулись на два года  и при которых производство дошло до проектного уровня. Никаких промышленных выбросов, не соответствующих заданным параметрам, городские очистные сооружения не должны принимать, в каком бы состоянии они ни находились! Хоть в ветхом и непригодном, хоть после полной реконструкции и обновления. Потому что загрязненные промышленные стоки обычным очистным сооружениям не по зубам. И встает вопрос: как получилось, что комбинат смог заключить договор с Водоканалом без запуска собственных, причем соответствующих его мощностям, очистных сооружений? Почему никто из тех, кто подписал договор и работал над ним со стороны Водоканала, не изучил, в каком состоянии находятся аналогичные производства в других областях России? Каким образом там происходит сброс отходов?

Почему за два года никто не подсчитал, в какую копейку выльются государству издержки по ликвидации наступивших последствий? Почему действующее производство, хотя официально его  никто так и не запускал, ни разу не оштрафовали за нарушения — превышение предельно допустимых концентраций сбросов?