Мы шли «маршем смерти»…

— В 42-м наш дом разбомбило, и мы с мамой перебрались в квартиру, хозяева которой эвакуировались. Чтобы как-то прокормиться, меняли на рынке вещи на продукты. Немцы часто проводили облавы. В одну из них попала и я. Это было в сентябре. Потом нас, молодых ростовчан, погрузили в вагоны и угнали в Германию, помню, это был день рождения моей мамы. В Германии определили убирать цеха на судоверфи промышленника Круппа. В трудовом лагере, где мы жили, я познакомилась с Соней. Она тоже работала на судоверфи. Соня, хорошо знавшая немецкий язык, легко общалась с рабочими. Один из них, Ганс, с которым она подружилась, состоял в антифашистском движении. С ним она познакомила и меня. После работы всех угнанных, работавших на судоверфи, собирали вместе и колонной вели в трудовой лагерь. По пути немецкие рабочие умудрялись сунуть нам в руки небольшой портфельчик с продуктами, под которыми лежали антифашистские листовки. Эти листовки мы прятали под одеждой и незаметно раздавали другим…

Когда случались бомбежки, бежали в подвалы. После очередного налета в одном из подвалов кто-то уронил листовку. Ее нашли эсэсовцы. Стали выяснять — откуда? Подозрение почему-то пало на меня. Я попала в гестапо, после допроса меня бросили в одиночную камеру, а через месяц отправили в концентрационный лагерь Равенсбрюк. Это был женский лагерь, в нем находилось 132 тысячи взрослых (более 90 из них были сожжены в крематории) и несколько сотен детей. В лагерь попадали беременные женщины, рожали детей. Малышей, по всем признакам подходивших к арийской расе, фашисты отнимали у матерей. Проведенные в Равенсбрюке два с половиной года были адом.

В конце апреля 45-го оставшихся в живых собрали и повели «маршем смерти». Нас было пять тысяч человек. Шли на северо-запад, к морю. С нами хотели поступить так же, как с узниками концлагеря Нойенгамме. Немцы не хотели, чтобы союзникам достались самые красивые круизные корабли «Кап Аркона» и «Тильбе». Тогда они решили погрузить в них узников и затопить их вместе с кораблями. Когда суда вышли в море, их заметили британские летчики и разбомбили. Оставшихся в живых узников вылавливали местные жители на лодках. Нас тоже гнали к морю, чтобы утопить. Тех, кто уже не мог идти, расстреливали прямо на дороге. Мы шли с тетей Дусей из Белоруссии. Как могли поддерживали друг друга. Сколько километров прошла наша колонна, не знаю. Ее обгоняли гастарбайтеры — голландцы, французы, кричали нам: «Куда вы идете?! За вами идут ваши войска». Но куда нам было деваться? Бежать — попасть под пули эсэсовцев. Да и «бежать» громко сказано — идти сил никаких не было. По дороге к нам присоединились узники Бухенвальда. В одном из селений остановились. За все время пути нас первый раз стали кормить. В комнату, где мы ели, зашел укутанный в одеяло человек. Как только он стянул его с себя, мы увидели обтянутый кожей живой скелет. Тетя Дуся закричала: «Вася!» и кинулась к нему. Это был ее сын. Не передать словами, настолько трогательной была их встреча.

Дойдя до небольшого городка Рыбнице, всех согнали на огромной площади ратуши.  Мальчишки из гитлер-югенда притащили пулеметы. Все мысли были о том, что сейчас расстреливать начнут. Сидим на площади, ждем со страхом, что дальше?.. Время идет, а никаких команд нет. Потом смотрю, в окнах домов стали появляться белые простыни — немцы капитулировали. Куда-то исчезла охрана. Мы остались одни. А к вечеру в город вошли войска Второго Белорусского фронта. Это была радостная встреча. Мы плакали от того, что дождались освобождения, наши солдаты — от жалости к нам. Но всеобщей радости не было предела. Это было 1 мая. С тех пор для меня этот день самый светлый во всех смыслах.