«Латать» приходилось многих...

— В июле 41-го я была направлена в санитарный взвод 18-й дивизии ополченцев. Осенью дивизия закрепилась на 27 километре Пятницкого шоссе, недалеко от подмосковной деревни Барановичи. Два месяца мы ждали наступления. Артподготовку начали первыми, за два часа раньше немцев. Бой был тяжелым. Зима в 41-м стояла морозная, снег — по колено. Потерь было много, много было и раненых, тянули их по снегу в безопасное место: перевязывали, направляли в медсанбаты. После успешной операции по освобождению подступов к Москве нашей дивизии было присвоено звание 11-я Гвардейская. Как-то в наш полк приехал с проверкой какой-то полковник. И тут начался обстрел. От разорвавшегося снаряда у проверяющего всю нижнюю часть тела, от ягодиц до ступней, разорвало осколками. Их было множество. Вытащила кусочки металла, обработала раны, перевязала. На лошадях с возницей отправили его в госпиталь. Прошло много времени, и вдруг тот же возница передает мне открытку с надписью: «Благодарю медсестру за то, что оказала помощь при перевязке» и рассказывает, что когда полковника доставили в госпиталь, военный хирург удивился тому, что в дороге раны не загноились и не вызвали гангрену, насколько все было правильно сделано…

Был и прямо противоположный случай из фронтовой практики. Однажды привели наши разведчики «языка». У немца был открытый перелом ключицы. Прежде чем наложить повязку, ее надо было вправить, что я начала делать. А немец возьми и укуси меня в плечо, да так сильно, что я, не раздумывая, выхватила из рук солдата автомат и со всей силы огрела фашиста прикладом по голове. С еще одним раненым «языком» пришлось столкнуться в разведке. Вышли со взводом разведчиков к передовой, огороженной колючей проволокой. На всю операцию отводилось двадцать минут. Ребята сделали лаз и стали пробираться в сторону фашистов за «языком». А я осталась дожидаться их возвращения. Смотрю, а к другому лазу, только с нашей стороны, ползет немец. Видимо, тоже был в разведке. Я его связала, благо, что раненый был. Немец очень удивился, что попался «фрейлин». Потом в боевом листке солдаты написали: «В разведку шли всем взводом и с нами медсестра. Мы «языка» не взяли — его взяла она». Они тогда действительно не взяли «языка». 

В 43-м с двумя ранениями я и сама попала в 16-й московский госпиталь. Когда состояние улучшилось, меня вызвал к себе начальник госпиталя: «К вам пришли». Стоит незнакомый мужчина. «Я его не знаю», — говорю. «Как же не знаете, вы же мне зад«латали», когда снаряд разорвался?!» — удивился он. «Да я многим за войну не только зад»латала», — отвечаю. А его лицо я не могла видеть. Когда раны обрабатывала, он же на животе лежал. «Как же вы меня нашли?», — спрашиваю. «Я после ранения решил, что обязательно найду вас и сделаю вам какой-нибудь подарок. Вы же знаете Москву, покажете?» Куда деваться, согласилась… Дали мне увольнительную, и я на несколько часов стала экскурсоводом. Показала гостю музеи, ГУМ, он уже тогда работал. Потом зашли в ЦУМ. Там я увидела красивую, «говорящую» куклу и решила купить младшей сестре Тане. Продавец сказал, что она стоит дорого — 140 рублей. Полковник тут же кинулся расплачиваться, но я его остановила, мол, так дело не пойдет. Гордая была. Да и принимать дорогие подарки от малознакомых людей не умела. Купила сама куклу. Пришли ко мне домой, там никого из взрослых не оказалось, а Таня была в детсадике. Оставила куклу с запиской… Полковник проводил меня до госпиталя. И мы расстались. Имени своего он так и не назвал, все отшучивался. Потом узнала, что он работал в особом отделе СМЕРШ, только тогда  поняла, откуда ему все обо мне известно.

После ранения в пехоту меня не брали, но я сбежала на фронт. Последние два года войны служила в 18-м отдельном авиационном полку 5-й воздушной армии под командованием генерала Горюнова. Здесь подружилась с Аркадием, сыном челюскинца — Каманина. Он, 14-летний мальчишка, летал связным, выполняя боевые задания. Мы часто повторяли: «Отвяжись, плохая жизнь, приходи  хорошая». Так в 45-м дошли Австрии. До «хорошей жизни» оставалось совсем немного…