Картошка, Штраус и Уланова…

Заслуженный работник физической культуры РФ, доктор педагогических наук, профессор, академик Международной академии наук педагогического образования, Член-корреспондент Международной педагогической академии, Действительный член Национальной академии туризма. Награжден орденом Отечественной войны 2-й степени и десятью медалями.

— Меня и сегодня разбуди и спроси среди ночи, я назову номер своей воинской части — 03192. Помню потому, что два года прошагал с этими солдатами, потому что не мог не пойти за родителями, потому, что не мог оставаться в Ростове. Представьте, ростовский пацан, я видел, что творили немцы. До сих пор помню, как на углу улиц 18-й Линии и Мурлычева лежали трупы… Потом я часто убеждался в жестокости фашистов. Когда на Украине стали раскапывать захоронение, то обнаружили в пятидесятиметровой яме трупы женщин, стариков, детей, которые сидели, стояли, и в них не было не единой пули. Представляете?! Их закопали живыми…

…Я сбегал в часть, расположенную в Ростове, трижды. Первый раз меня вернули, и влетело мне сильно. Во второй раз наказывать меня не стали, но взяли обещание, что своих попыток я не повторю. Я пообещал, но уже на следующий день был в части. В этот раз меня оставили. С мамой мы встретились где-то за Новочеркасском. Позже встретились с отцом…

Однажды в районе Чернигова попали в окружение. Причем, вокруг немцев тоже сомкнулось кольцо наших. Нас было 25-30 человек. Мы получили приказ не стрелять и даже не показываться. Спрятались в огромном колхозном подвале, где хранилась картошка. Вареная, пареная, толченая, сырая — любая, но только картошка, и, главное, без соли. Уже через несколько дней без боли на нее смотреть было нельзя, а мы просидели там около месяца. И вот однажды ночью я всё-таки тихонько выбрался из подвала. Стал пробираться по деревне. Подошел к одному дому. Заглянул тихонько в окошко, а там как гаркнет кто-то немецкой бранью. Я побежал что было силы. Добрался до какого-то дома. Пригляделся. Кажется, никого в нем. Зашел в приоткрытую дверь. Внутри лестница ведет на чердак. Попробовал наступить — не скрипит. Стал смело подниматься. На чердаке — какие-то банки, мешок с чем-то. Засунул руку, облизнул — соль! Я скорее схватил какую-то банку. Наполнил ее солью. Только спускаться — она падает. Грохот страшный. Но все обошлось. Когда добрался до наших, радости не было предела. Все уже опухли от этой надоевшей картошки, а тут соль! До сих пор помню, как пальцы облизывал…

…Большое впечатление произвела на меня Вена. Здесь мы встретили Победу. Но война на самом деле продолжалась и после 9 Мая. Оставшиеся фашисты ещё сильно обстреливали. Мой товарищ, который временами опекал меня больше матери, уже после Победы подорвался на мине. Наша часть была сапёрная… Стреляли они в нас и в Венском лесу, и на могиле Штрауса. Ну, как же? Быть в Вене и не побывать на могиле Штрауса? Слышали же про него. До сих пор помню эту невероятную чистоту на могиле. Стоим, смотрим с майором Жлобинским, а тут начинается пальба. Мы упали. Я — на землю, он — сверху. Потом он достал пистолет. Стал отстреливаться. В общем, спас меня. Это тоже было уже после 9 Мая…

Меня невероятно поразил Венский театр. Представьте: уцелела лишь одна сцена, а сам зал, бордовый, с золотом, был взорван. Солдаты — кто лежал, кто стоял на обломках, — а перед нами, на этой чудом уцелевшей великолепной сцене танцевала сама Галина Уланова!

В Вене мы встретились с отцом и больше уже не расставались. В конце сентября на товарном поезде вместе с частью прибыли в родной Ростов. Он был весь разрушен. На улице Энгельса — ни единого здания. Но это был уже мирный город, родной и близкий.