«Все на этих ручечках»

— На всю жизнь мне запомнился тот страшный день начала войны. Мы, дети, не сразу поняли, почему по всему хутору стоят крики, стоны, плач. Забирают на фронт мужчин, а женщины плачут, причитают. Дети цепляются: «Папка, папка, не уезжай!» Тихий ужас. Не передать словами. Всех мужчин почти из хутора забрали, и моего папку тоже. Остались мы пять сестер с матерью.

Голодовали. Голод и холод переносили. На быках пахали. Как летит германский самолет, бригадир кричит: «Дети (мы ведь детьми были), распрягайте быков!» Когда успеем быков выпрясть, а когда и нет. Плуг отцепим, а быков потом по степи ищем. Они ведь самолетов боялись, убегали.

Сегодня в тракторах есть рулевое управление, а тогда сами быки им были. Мы их по парам запрягали. Один бык понимал крик «цоп», а другой — «цабэ». Крикнешь: «Цоп!» И быки влево поворачивают. «Цабэ!» — вправо.

Сохрани, Бог, и помилуй, что перенесли. Все на этих ручечках. В бригаде баланду ели. А домой придешь, и там ничего нема. В бригаде ночевали. Потому что дети. Бригадир встанет и нас будит: «Вставайте, в поле пора!»

И пахали, и скирдовали. На возилках сено возили. Иней по нас был. Работа была очень тяжелая. Недетская. Было, что и болели. Да болезни на ногах переносили. Не все девчата после войны родить смогли. Бездетными остались.

Когда пришли в хутор немцы, они все последнее у нас забирали. Мы, дети, их очень боялись. Они женщин и девчат постарше насильничали, подлюки. Публично. Страшно об этом вспоминать. Старались прятаться, где могли.

После боев за наш хутор собирали раненых, хоронили убитых. У солдатиков в карманах записочки находили, письма. Помню, один писал маме, что жив и здоров. Наверное, неженатым был. А другой — жене, деточкам. Мы с подружками эти письма по адресам отправили. Ничего не стали писать, что их солдатиков уже в живых нету. Столько же горя бы было. Пусть, подумали, военные об этом сообщают. Не знали, как правильно об этом рассказать. А солдат в братской могиле похоронили и долго потом туда цветочки носили. Теперь, правда, я уже эти могилки не найду. Не огородили тогда…

Так ждали освобождения, так ждали! Заходят наши солдаты, а мы их обнимаем, целуем. Они нас. Не передать, сколько радости было. Письма потом стали в хутор приходить. Кто радовался, а кто плакал. Не все ведь остались живые.

После освобождения я опять в бригаде работала. А еще мы носки вязали, рукавицы и посылали на фронт солдатам. Ответы потом приходили с благодарностью. «Спасибо вам, девчата, что вы нас не забываете, — писали солдаты, — мы очень рады вашим посылкам».

Мой муж Михаил Васильевич Гончаров был тоже фронтовиком. Водителем танка. Я до сих пор храню его боевую характеристику. Он воевал на Курской дуге, был ранен и контужен. Имел ордена и медали. Почти год пролежал в госпитале. Такое страшное ранение было. Его землей засыпало. Мы после войны поженились. Но моему Мише недолго пришлось пожить. Проклятая война подорвала его здоровье. И я в сорок пять лет осталась вдовой.

Живу сейчас одна. Рученьки, ноженьки негожие. Ходит ко мне соцработник, помогает. Обещали квартирку мою отремонтировать. Комиссию прислать. Крыша в ней течет. Уголь тоже тяжело носить. Да газа в нашем хуторе нет…