Загадка немецкого перевода

Пройдет месяц-другой, и едва ли не каждый в СССР сможет с первого взгляда ее узнать: Людмила Савельева в роли Наташи Ростовой. Однако на тот момент ни лицо девушки, ни ее имя большинству читателей, думается, не были хорошо знакомы. Ведь первой части киноэпопеи «Война и мир» еще только предстояло выйти на широкий экран. Пока же, напоминал «Комсомолец», начало этой эпопеи увидели только участники и гости Четвертого Московского международного кинофестиваля (он состоялся летом 1965-го). Газета сообщала о желании доставить своим читателям радость встречи с 24-летней ленинградской балериной, о которой скоро во всем мире заговорят как о новой кинозвезде.

Я бы не удивилась, если бы узнала, что после публикации этого интервью в кабинете редактора «Комсомольца» раздался телефонный звонок, и какой-нибудь заскорузлый идеологический работник прокричал в гневе в телефонную трубку:

– Это что за контрреволюцию вы там у себя развели?

Потому что так начинать рассказ о молодой артистке, сыгравшей в экранизации русской классики, и к тому же комсомолки, наверное, было нетипично даже для молодежки, позволяющей себе время от времени разные стилистические и смысловые вольности:

«Она обожает японскую поэзию».

Из дальнейшего читатели узнавали, что Людмила Савельева «с полуслова понимает суть обращенного к ней вопроса и тотчас же отвечает, порывисто и откровенно». Что она еще не отказалась окончательно от мысли связать свою судьбу с балетом. Что в ночь перед съемками не спит, потому что, перечитав заново сцену, которую предстоит сыграть, начинает фантазировать. И к утру в ее голове складывается четкая картина.

Все это, как и благодарность актрисы режиссеру Сергею Бондарчуку, который помог в работе над ролью Наташи взять верную ноту, было интересно и вряд ли могло вызвать у кого-то недовольство. Но затем последовал традиционный журналистский вопрос об увлечениях на досуге. Ответ на него многих идеологических работников заставил бы насторожиться.

– Поэзия и музыка, – сказала исполнительница роли Наташи Ростовой. – Я люблю стихи Анны Ахматовой, Владимира Маяковского, Александра Блока, Марины Цветаевой, Новеллы Матвеевой, японских поэтов.

Каков подбор?! В те времена такой список вполне мог навести на мысль о затаенном диссидентстве.

Сегодня многие убеждены, что до перестройки имена Ахматовой и Цветаевой были под запретом. Это не верно. В первой половине 1960-х годов даже вышло по сборнику их стихов. Правда, мизерными по тем книгочейным временам тиражами в 25 тысяч экземпляров.

Но во всех уголках страны были ценители изящной словесности, которые «допечатывали» эти тиражи на пишущей машинке. Или попросту делали рукописные копии. Появление этого интервью не оставляет сомнений, что были такие люди и среди сотрудников «Комсомольца».

И, наконец, о самом удивительном в публикации этого интервью. Дочитав его до последней точки, читатель узнавал, что это… «Перевод с немецкого».

Нет ничего удивительного в том, что во время Московского кинофестиваля советская актриса беседовала с иностранными журналистами. Но как перевод одного из таких интервью, да еще такого неожиданного для советской прессы, оказался в распоряжении ростовской газеты, и почему его она решила опубликовать?

Рискну предположить, что сделано это было не только ради пропаганды киноискусства, но и ради того, чтобы благодаря восходящей кинозвезде прозвучали эти редчайшие для тогдашних советских СМИ имена: Анна Ахматова, Марина Цветаева и еще – японские поэты.