Люба вздохнула:
– В редакцию я никак не успею.
Потом еще раз, глубже:
– Да там, наверное, меня и не помнят.
– Да что ты, помнят, конечно же, там никого не забывают.
Не забывают тех, кто многое пережил, перестрадал, перелюбил. И тех, кто прошел по краю, мимоходом, как Дибров или Яценко.
– Мы ходим по жизни,
смеясь и рыдая.
С рожденья – до тризны,
от края – до края.
Мы ищем прощенья,
боимся расплаты.
Мы ходим по жизни от даты до даты.
– Люба, ты давно эти стихи написала?
– Да нет, не очень. Уже в Донецке. Но еще не под грохот снарядов.
– И бог есть – Любовь,
мы твердим неустанно.
И ходим по жизни
от срока – до срока.
Рожденья и тризны, не видя пророка.
В отечестве малом от края до края,
От плача – до песни. От ада до рая,
И нет остановок на этом пути…
Мы ищем любовь и боимся найти.
«Случилась жизнь» – так Люба Болотина-Тибишевская назвала сборничек своих потрясающих стихов. Я его далеко не прячу. Перечитываю. Просто держу в руках, глядя на маленькую фотографию той самой молодой, серьезной Любы, какой она была в редакции. Наверное, потому, что она сейчас в Донецке. Наверное, потому, что новую украинскую власть не признала. Она по-прежнему пишет. В Интерфакс и многие газеты.
Страшно за нее.
Она совсем-совсем наша. И ее бывшая «журналистская учительница», сама классный репортер и очеркист, Тамара Фирсова бесконечно вызванивает ее:
– Ты как там, Люба?
…Наша газета – долгожитель. Довоенные годы, военные годы. Послевоенные. Восстановление страны. Оттепель. Застой. Перестройка. Перестрелка. Снова перестройка. Крутые реформы. Просто реформы. Олимпийский расцвет. И… «За нами Россия. Ни шагу назад».
Мы, семидесятники-восьмидесятники, были, наверное, самым счастливым поколением.
Счастье – это наш внутренний ресурс.
Счастью нельзя научить.
Никого нельзя осчастливить насильно.
Но что-то в те годы в нашей редакции было такое, отчего всяк входящий сюда вдруг становился самым-самым…
Может быть, потому, что, переступив порог, он попадал под перекрестный огонь улыбок, добродушных шуток, летящих походок, искрящейся радости. Как теплый летний дождь, на него проливались струи ощущений веселой, сильной, надежной семьи, самодостаточности, самоуверенности (ты пришел к гениям), какой-то легкой беззаботности при обилии тяжелых редакционных забот.
…Кто знает, что такое – «материал по кругу»?
Это значило написать, переписать, засомневаться, дать почитать одному, второму, третьему, и собраться всем вместе на обсуждение, чтобы «вытесать» из слов шедевр, который непременно будет отмечен на планерке «Красной доской». «Красная доска» – это почти золотое перо, это высокий гонорар. Здорово! Счастье! А пока обсуждаем, звезда редакции, пример высокого стиля, «культурница» Наталья Герман:
– Ну что ты пишешь? Откуда такие неестественные, корявые определения?
Молчун Валерий Яловой:
– Согласен, согласен… И тема не раскрыта.
Сухарь Сухоруков:
– Ты вот что, старик, найди еще вот такой факт…
Мечтательный Берковский:
– Сюда бы еще чуть-чуть лирики поддать, оживить, в общем.
Автор слушает. Краснеет. Зеленеет. Синеет. Но идет и работает, над очерком, статьей, фельетоном дальше. Пока все хором не заулыбаются: «Вот видишь, ведь можешь!» Полное удовлетворение. Перебирает струны гитары Валерка Мыльников. Запел свою коронную Яковченко: «Кто сказал, что я сдал? Что мне рук не поднять? Что я с песней порвал? Что рюкзак не поднять?»
А Костя Серов вдруг читает свои вчерашние стихи.
И Тома Фирсова с Любой Болотиной будут смотреть восхищенными глазами на него, невероятно лиричного и вечно влюбленного.
Это какое-то немыслимое и вдохновенное состояние добра…
…Газета делается до утра. Каждый день. Маета для дежурных. Но сегодня вряд ли кто-то уйдет до утра.
А потом – то в Сальские степи к прославленному Ангельеву, то в Пролетарский район в подшефное звено «Комсомолец» к Ване Гвоздику, овцеводам, то в Семикаракоры – к рыбакам…
А мы с Мыльниковым – в замерзший, ветрами омытый Волгодонск к Коле Потапчуку, который собрал в свою бригаду строителей от Бога, умельцев и патриотов. Та еще командировочка! Паста в авторучке замерзла. Что-то записала, что-то запомнила. А Мыльников озябшими руками щелкал фотоаппаратом, а потом на автобусной остановке (а автобус, конечно же, куда-то запропал) толкал меня кулаками, чтобы не превратилась в ледяную статую. Командировки часто были нашим экстримом. Мы были в шоке, когда однажды Иришка Нестеренко вернулась из сельского района с перевязанными головой, рукой и ногой. Та еще сцена!
– Что случилось-то?
Оказывается, стоит себе девочка на поле, берет интервью у механизатора. Вдруг рядом приземляется вертолет. И Ирину сдувает, как пушинку, на гусеницы трактора.
Господи!
Господи! Как мы молились за Сашу Лезвина, когда он «контрабандой» пробирался в разрушенный Спитак, где еще повторялись толчки.
Или за Тамару Фирсову, когда ее «прессовали» из-за материала о «прославленном» Думенко. Это не шутка, когда нападают не только власти и органы, но и ветераны.
Миша Барановский поднял журналистскую «саблю» на жену первого секретаря одного из районов. Из-за нее, в том числе, совершил самоубийство старшеклассник.
…Однажды высокопоставленный товарищ принес в редакцию острый материал, представляя его словами:
– Я его Михаилу Александровичу показал (Шолохову). Он мне сказал, что такое нигде не опубликуют. Неси его в «Комсомолец». Они возьмут. И им ничего за это не будет. Молодые. Чего с них взять?
«Комсомолец» опубликовал, заработав «на орехи».
Ну и что!?
У нас радость была одна на всех. И беда – одна на всех. И в «ситуациях» мы были плечом к плечу.
– И что, не ругались? – спросили меня однажды.
– Да еще как! Аж искры летали.
К примеру, из-за материала Сергея Агафонова «И другие московского розлива». Под этим заголовком он критиковал саму Примадонну, саму Аллу Пугачеву!!!
Одни доказывали, что этого делать нельзя. Ее так любит народ, что мы авторитет свой потеряем.
Другие грудью стояли за Агафонова, мол, раз ты Примадонна, халтурить не надо.
Окончательное слово всегда за редактором.
Опубликовали.
В каких центральных СМИ нас только не «турзучили». Мы только знай отмахивались.
Время кипит в нас.
Победами. Поражениями. Взлетами. Падениями. Любовью. Разлуками. Встречами. Надеждами. Что «через сто веков, в страну не дураков…»
Тосты времен нашей юности звучат в нас:
За нее – журналистику.
За наш «Комсомолец».
За «Наше Время»
За нас.
Кого назвала здесь. И кого нет. Но всех помню, люблю, знаю.
И вечный редакторский тост как гимн: «Если твои слова рождают ненависть, значит, ты неправильно выразил мысль…»
Взгляните на всех журналистов «Комсомольца» – «Наше время»: в их глазах есть искры любви.
Редактор партийного «Молота» однажды, отчаявшись дождаться от своих журналистов хорошего очерка, сказал: «Вон на втором этаже – генератор счастья. Сходите!»
Людмила КАЛИНИНА,
редактор газеты «Комсомолец» – «Наше время» (1983-1997 гг.)