«Народный университет третьего возраста» — об этой интересной форме работы в центрах социального обслуживания мы уже рассказывали. В нашей области таких университетов — уже шесть.
Фото/Видео: Ирина Стукалова
Один из них действует в Кагальницком районе. Его слушатели — люди преклонного возраста, на занятия приходят с удовольствием.
Здесь они получают то, чего так не хватает на склоне лет, — роскошь человеческого общения. Все давно подружились: вместе отмечают праздники, проводят тематические вечера, делятся при встрече последними новостями, устраивают чаепития и поют хором песни. А еще они ведут специальную картотеку, в которую записывают свои детские воспоминания. Ведь все они — дети войны. Пишут просто, своими словами. Пишут для всех нас, тех, кто уже привык жить в мирное время. Пишут для того, чтобы люди помнили.
Мария Петровна Тютюнникова: «Я родилась 9 апреля 1941, перед самым началом войны. Отец сразу же ушел на фронт, потом пришло сообщение о том, что он пропал без вести. Нас у мамы осталось трое. Как она смогла перенести все тяготы, не знаю… Мне было всего три месяца, когда маму вместе с малолетними детьми, женщинами и стариками отправили перегонять коров в сторону Волги — враг наступал, надо было спасать скот. До Волги, правда, не дошли — помешали лютые морозы. Обозы остановились прямо в степи. Согнали коров в стадо, вырыли землянки и начали жить в пустом поле – деваться было некуда. Степь… Холод, волки…Говорят, дети в маленьком возрасте ничего не помнят. А я помню многое… Как было страшно. Как все время хотелось кушать. Как кашу варили из травы. Поэтому, наверное, я на всю жизнь запомнила вкус вермишели. Мимо нас с Кавказа ехали на повозках румыны. Они остановились отдохнуть и угостили женщин тонкой вермишелью. Мама сварила из нее молочную лапшу. Какое это было лакомство, просто какая-то божественная еда! Маленький кусочек лапши тогда был для нас настоящим чудом…»
Николай Яковлевич Андриенко: «В начале войны мне было 16 лет. Нас, малолеток, «приквартировали» к обозу с домашним скотом, который надо было спасать от фашистов. Скот перегонять тяжело, стадо огромное, идет медленно, постоянно разбредается в поисках пищи. Прошли мы с живностью Ростовскую область, весь Ставропольский край. Раз немцы нас окружили. Мы перепугались, бросились в разные стороны. Фашисты стали из автоматов скот расстреливать, шкуры с убитых животных снимать, мясо на машины грузить. Нам, мальчишкам, кишки на землю бросали и говорили: «для русской свиньи». В общем, остались мы без коров, взяли свои котомки и пошли пешим ходом назад, домой. Радостные, что чудом остались в живых».
Валентина Петровна Мазюк: «И в войну тяжело было, и после войны. Одни сапоги на троих были, пальтишко по очереди носили. В 1954 году я училась в 7-м классе. Ходить в школу было не в чем. Идем с бабушкой в магазин, а там — только кирзовые сапоги. И мне, тоненькой девочке — подростку, с размером ноги 36, купили сапоги 42-го размера. Намотаешь на ноги портянки — и на урок. И не смеялся тогда никто над моей обувью, потому что каждый второй такой же был».
Нина Филипповна Остриянина: «Я жила в Узбекистане, мы уже с 5 лет в поле работали, собирали хлопок. С малых лет знали, что такое тяжелый труд. Идем, малюськи, вереницей по полю, в подолы платьицев хлопок собираем. Солнце палит, пить хочется, живот болит от голода, сил нет, а впереди еще — целый день, и надо сдать норму. Вместо еды жмых ели, колоски жевали…».
Ульяна Ильинична Мельникова: «До войны я с братом жила в детском доме в Одесской области, родителей наших репрессировали. В 1941 году началась эвакуация. Всем детям дали команду покинуть городок. Куда идти — неизвестно. Шли пешком. Ночевали в поле, в кукурузе. Кто успел, того посадили в товарный поезд. Везли в Орел, а попали на Северный Кавказ. По дороге мы с братом потеряли друг друга. Я попала в Буденновск. В 1942 году началась вторая эвакуация. Заведующая детским домом пошла в горком просить транспорт, ей отказали. Воспитатели были местные, они разбежались по домам, свои семьи спасать, а мы, детдомовцы, остались одни. Каждый пошел куда глаза глядят. Меня по дороге пожалела одна женщина, взяла к себе, хотя у нее были свои дети. После освобождения Ростовской области я снова попала в Буденновск. Стала разыскивать брата, взрослые помогали мне посылать запросы. Когда пришел ответ, что брат живет на станции Атаман, я решила поехать, встретиться с ним. Заведующая дала мне немного денег на дорогу. В пути, когда от бессилия уснула возле железнодорожного полотна, меня ограбили, осталась я без денег. Ехала и на крышах поездов, и пешком шла. Помню, еду на крыше, держаться не за что, холодно, страшно. На очередной станции меня хотели снять с поезда, но один моряк, тоже ехавший на крыше поезда, заступился за меня и сказал, что я его сестренка. С трудом добралась до Ростова. А нужно двигаться дальше. Кое-как я доехала до нужной мне станции, местные жители помогли найти брата. У него уже было новое имя…»
Лидия Михайловна Вахненко: «Отца на второй день войны отправили на фронт, в семье осталось 9 человек. За старшего был дедушка. Однажды на его глазах зарезали полицая, который сотрудничал с немцами. От страха полуживой, он прибежал домой и начал молиться, хотя был неверующим. Думали, нашу семью расстреляют, но обошлось, дедушку никто не заметил. После этого случая немцы и полицаи стали еще злее. Людей расстреливали целыми семьями, даже не пощадили младенца, подвешенного в люльке к потолку. Повесили и расстреляли 42 односельчанина. До сих пор помню голод, страшные бомбежки, гул самолетов…»
Картотека живой памяти пополняется каждый день. И главное теперь — не сдать ее в архив. Воспоминания эти должны прочитать взрослые и дети. А потом — дети детей. Только тогда ужас войны не повторится…