Дата публикации:
7 фев 2020 г.
О проблемах и перспективах российской науки мы говорим с членом-корреспондентом Российской академии наук директором НИИ математического моделирования и прогнозирования сложных систем Донского государственного технического университета Александром СУХИНОВЫМ.
882
Фото/Видео: Ирина Хансиварова
– Наука постепенно возрождается, – говорит Александр Иванович. – Запущен, назовем так, процесс вовлечения в российскую науку выдающихся специалистов мирового уровня – как наших соотечественников, которые по разным причинам уехали когда-то за рубеж, так и ученых из других стран.
– Они приезжают потому, что их привлекают предлагаемые им для разработки темы?
– И финансирование этих разработок. Я имею в виду постановление российского правительства «О мерах по привлечению ведущих ученых в российские образовательные организации высшего образования, научные учреждения и государственные научные центры Российской Федерации», а также другие конкурсы, в первую очередь Российского научного фонда (РНФ) и Российского фонда фундаментальных исследований (РФФИ), которые поддерживают такие процессы. Во многих случаях это вполне приличные гранты, позволяющие ученым заниматься серьезными научными разработками. Это с одной стороны. С другой стороны, академическая миграция приветствуется в научном мире. Наши ученые тоже едут работать по контракту за рубеж. Или, это в основном касается специалистов по IT-технологиям, могут работать в какой-либо зарубежной научной лаборатории или компании, занимаясь разработкой программного обеспечения дистанционно, не выходя из своей квартиры.
– К сожалению, нет. Надо сказать, что по доле расходов на науку от объема ВВП мы отстаем от таких стран, как США, Китай, Германия, Япония, Франция. В первую очередь это касается академической (фундаментальной) науки – там явное недофинансирование. Из государственной казны на нее выделяется не более 0,6 % ВВП. Еще есть вузовская наука, хоздоговорная, прикладная. Понятно, что у нас не безоблачные экономические времена, мы под санкциями, которые влияют не только на экономику. Поэтому система грантов – один из источников, который в какой-то мере позволяет решать финансовые проблемы ученых. Являясь экспертом РНФ и РФФИ, могу сказать, что в проектах, ими поддержанных, достаточно средств для того, чтобы победители того или иного конкурса могли организовать работу научного коллектива от 4 до 10 человек. А вот для закупки нового оборудования, программного обеспечения, проведения дорогостоящих экспериментов, экспедиций денег им не хватит. Нужны еще гранты.
– Как Вы как директор НИИ решаете эту проблему?
– Так и решаем – участвуем в конкурсах. За последние три года нам удавалось выигрывать значимые гранты сразу по нескольким проектам. Только в одной моей научной группе одновременно выполнялись работы по четырем проектам. Сейчас из них осталось 3 не очень больших. Они хороши тем, что к ним привлечены молодые коллеги. Это аспиранты, получившие гранты Российского фонда фундаментальных исследований. Средства от грантов позволяют аспирантам нормально работать над своей кандидатской диссертацией, участвовать в международных конференциях и симпозиумах. Пока это единственные гранты такой категории.
– Что еще могут ученые сделать для того, чтобы заработать деньги?
– По возможности выполнять хоздоговоры, желательно на крупные суммы, в реальном секторе экономики. Надо сказать, что бизнес, как правило, ориентирован на получение очень быстрых результатов – в течение нескольких месяцев. Несколько лет для выполнения учеными тех или иных работ бизнесу не подходят. Даже за год создать какой-либо наукоемкий продукт с нуля нереально. Если уж браться за хоздоговорные работы, то нужно обязательно иметь хотя бы какой-то задел, какие-то предварительные наработки. Мы стараемся так и поступать. В нашем вузе есть связи с представителями бизнеса, которые знают нас и готовы с нами сотрудничать.
Многое еще зависит от темпа роста промышленности, экономики. Если будет рост экономики, то будут заказы на научно-исследовательские и опытно-конструкторские работы в прикладной сфере. Что касается фундаментальной науки, то тут финансирование может быть, за редким исключением, только со стороны государства, например, в рамках тех или иных государственных программ или по линии государственных фондов. Опять же многое зависит от конкурса: чем выше его статус и объемы грантов, тем больше конкуренция – конкурс может быть 15–20 заявок на одну выигрышную позицию и более. Если проект перспективный и у научной команды есть задел, то шанс выиграть всегда есть.
– У них несколько иные, чем у нас, подходы. Скажем, в Норвегии, Швеции, где мне довелось знакомиться с организацией инновационной деятельности, наряду с господдержкой одним из основных подходов является коммерциализация результатов интеллектуальной деятельности (РИД).
– Что это значит?
– Простой пример. Несколько лет назад молодые шведские исследователи, которые тогда еще учились на старшем курсе технического университета, изобрели сенсорную панель для определения параметров микроклимата в комнате, пользуясь оборудованием, помещениями и даже относительно небольшими финансовыми возможностями своей альма-матер. Устройство получилось дешевое, бескнопочное, умеющее определять влажность, температуру воздуха и содержание некоторых примесей в воздушной среде помещения. Так вот придуманная ими панель не что иное, как так называемый РИД. Далее, являясь автором какого-то изобретения, разработчик может запатентовать РИД, затем продать права на него какой-либо фирме для серийного производства. Что и сделали шведские разработчики.
Сегодня в научных кругах России не осталось ни одного нобелевского лауреата. Нет денег, чтобы внедрить в серийное производство отечественные разработки мирового уровня, развивать фундаментальную науку. И все же наука жива!
– Что нужно сделать для того, чтобы бизнес, конкретные секторы нашей экономики становились в очередь за российскими патентами, РИД в области нового программного обеспечения? Или по крайней мере интересовались ими?
– Возможно, должны быть созданы какие-то преференции на государственном уровне для тех фирм, которые вкладывают средства во внедрение прежде всего российских разработок в реальный сектор промышленности, в частности в области разработки современного программного обеспечения (ПО). Ни для кого не секрет, что наличие отечественного ПО – операционных систем, инструментальных средств разработки самого ПО, обработки изображений и распознавания образов, моделирования оптимизации сложных технических систем в авиации, ракетостроении, ядерной сфере и так далее – это еще и средство обеспечения национальной безопасности нашей страны. Возвращаясь к теме вовлечения бизнеса в наукоемкие разработки, выскажу свое предположение. Может быть, в этом случае бизнесу давать послабления в какой-то части налогов на те виды продукции и деятельности, которая основана на РИД отечественных ученых? Это была бы поддержка предприятия, социальной сферы, а также в итоге фундаментальной науки. Правда, заниматься лишь разработками, которые приносят прибыль немедленно, было бы неправильно.
– Почему? В этом есть свой резон.
– Но есть и обратная сторона: при таком подходе – получение прибыли «здесь и сейчас» – можно помешать хорошему делу. К примеру, оптический квантовый генератор – лазер был изобретен в конце пятидесятых годов прошлого века. И лишь десятилетия спустя ученые нашли ему разное применение. А если бы исходили из логики, что это выдающееся достижение фундаментальной физики не дает немедленной прибыли и поэтому им заниматься не следует, никакого прикладного применения этого выдающегося результата не последовало бы. Ведь что такое оптический квантовый генератор в 1959 году? Ничего не значащее для бизнеса того времени достижение физики. Причем какое! За него советские ученые Николай Басов и Александр Прохоров, а также американский физик Чарлз Таунс получили Нобелевскую премию по физике 1964 г. Кстати, о нобелевских лауреатах. В России их уже не осталось. Последнего – физика Жореса Алферова – не стало год назад. Нельзя сказать, что наличие нобелевских лауреатов – главное, но это в какой-то мере показатель успешности фундаментальной науки сегодня.
– Но она же основана на фундаментальной! И для развития прикладной науки тоже должны быть созданы условия. Скажем, государству стоило бы обратить внимание на развитие механизмов привлечения частного бизнеса в наукоемкую сферу. Использовать, повторюсь, РИД российского происхождения. Не все подряд, а те, которые по экспертной оценке того заслуживают. Это могут быть и технически сложные решения, и относительно простые. Конечно, в каждой стране свои финансовые возможности. Но я знаю, что в КНР ищут по всему миру тех специалистов, которые могут представлять интерес для развития фундаментальной и прикладной науки в Китае. И по условиям организации научной работы для приглашенных сотрудников и зарплатам предложения китайцев во многом превосходят те, что есть в США и странах Западной Европы.
– Нашему государству что делать?
– Я не могу дать совет в отношении всех научных исследований. Коснусь того, что мне ближе и понятнее, – прикладной математики. Как подсказывает мне опыт, здесь следует обратить внимание на поддержку фундаментальной отечественной науки. Создать систему отбора лучших специалистов-математиков по типу сочинского образовательного центра «Сириус», причем не только в области теоретической математики. Есть государственная программа поддержки математических школ, но надо обратить внимание еще и на подготовку и привлечение тех специалистов в области прикладной математики и информационных технологий, которые востребованы в реальном секторе экономики.
– Они приезжают потому, что их привлекают предлагаемые им для разработки темы?
– И финансирование этих разработок. Я имею в виду постановление российского правительства «О мерах по привлечению ведущих ученых в российские образовательные организации высшего образования, научные учреждения и государственные научные центры Российской Федерации», а также другие конкурсы, в первую очередь Российского научного фонда (РНФ) и Российского фонда фундаментальных исследований (РФФИ), которые поддерживают такие процессы. Во многих случаях это вполне приличные гранты, позволяющие ученым заниматься серьезными научными разработками. Это с одной стороны. С другой стороны, академическая миграция приветствуется в научном мире. Наши ученые тоже едут работать по контракту за рубеж. Или, это в основном касается специалистов по IT-технологиям, могут работать в какой-либо зарубежной научной лаборатории или компании, занимаясь разработкой программного обеспечения дистанционно, не выходя из своей квартиры.
Деньги решают все?
– Сегодня расходы государства на науку увеличились?– К сожалению, нет. Надо сказать, что по доле расходов на науку от объема ВВП мы отстаем от таких стран, как США, Китай, Германия, Япония, Франция. В первую очередь это касается академической (фундаментальной) науки – там явное недофинансирование. Из государственной казны на нее выделяется не более 0,6 % ВВП. Еще есть вузовская наука, хоздоговорная, прикладная. Понятно, что у нас не безоблачные экономические времена, мы под санкциями, которые влияют не только на экономику. Поэтому система грантов – один из источников, который в какой-то мере позволяет решать финансовые проблемы ученых. Являясь экспертом РНФ и РФФИ, могу сказать, что в проектах, ими поддержанных, достаточно средств для того, чтобы победители того или иного конкурса могли организовать работу научного коллектива от 4 до 10 человек. А вот для закупки нового оборудования, программного обеспечения, проведения дорогостоящих экспериментов, экспедиций денег им не хватит. Нужны еще гранты.
– Как Вы как директор НИИ решаете эту проблему?
– Так и решаем – участвуем в конкурсах. За последние три года нам удавалось выигрывать значимые гранты сразу по нескольким проектам. Только в одной моей научной группе одновременно выполнялись работы по четырем проектам. Сейчас из них осталось 3 не очень больших. Они хороши тем, что к ним привлечены молодые коллеги. Это аспиранты, получившие гранты Российского фонда фундаментальных исследований. Средства от грантов позволяют аспирантам нормально работать над своей кандидатской диссертацией, участвовать в международных конференциях и симпозиумах. Пока это единственные гранты такой категории.
– Что еще могут ученые сделать для того, чтобы заработать деньги?
– По возможности выполнять хоздоговоры, желательно на крупные суммы, в реальном секторе экономики. Надо сказать, что бизнес, как правило, ориентирован на получение очень быстрых результатов – в течение нескольких месяцев. Несколько лет для выполнения учеными тех или иных работ бизнесу не подходят. Даже за год создать какой-либо наукоемкий продукт с нуля нереально. Если уж браться за хоздоговорные работы, то нужно обязательно иметь хотя бы какой-то задел, какие-то предварительные наработки. Мы стараемся так и поступать. В нашем вузе есть связи с представителями бизнеса, которые знают нас и готовы с нами сотрудничать.
Многое еще зависит от темпа роста промышленности, экономики. Если будет рост экономики, то будут заказы на научно-исследовательские и опытно-конструкторские работы в прикладной сфере. Что касается фундаментальной науки, то тут финансирование может быть, за редким исключением, только со стороны государства, например, в рамках тех или иных государственных программ или по линии государственных фондов. Опять же многое зависит от конкурса: чем выше его статус и объемы грантов, тем больше конкуренция – конкурс может быть 15–20 заявок на одну выигрышную позицию и более. Если проект перспективный и у научной команды есть задел, то шанс выиграть всегда есть.
Ценить интеллект
– А какие подходы у зарубежных коллег в решении проблем, касающихся фундаментальной и прикладной науки?– У них несколько иные, чем у нас, подходы. Скажем, в Норвегии, Швеции, где мне довелось знакомиться с организацией инновационной деятельности, наряду с господдержкой одним из основных подходов является коммерциализация результатов интеллектуальной деятельности (РИД).
– Что это значит?
– Простой пример. Несколько лет назад молодые шведские исследователи, которые тогда еще учились на старшем курсе технического университета, изобрели сенсорную панель для определения параметров микроклимата в комнате, пользуясь оборудованием, помещениями и даже относительно небольшими финансовыми возможностями своей альма-матер. Устройство получилось дешевое, бескнопочное, умеющее определять влажность, температуру воздуха и содержание некоторых примесей в воздушной среде помещения. Так вот придуманная ими панель не что иное, как так называемый РИД. Далее, являясь автором какого-то изобретения, разработчик может запатентовать РИД, затем продать права на него какой-либо фирме для серийного производства. Что и сделали шведские разработчики.
Сегодня в научных кругах России не осталось ни одного нобелевского лауреата. Нет денег, чтобы внедрить в серийное производство отечественные разработки мирового уровня, развивать фундаментальную науку. И все же наука жива!
– Что нужно сделать для того, чтобы бизнес, конкретные секторы нашей экономики становились в очередь за российскими патентами, РИД в области нового программного обеспечения? Или по крайней мере интересовались ими?
– Возможно, должны быть созданы какие-то преференции на государственном уровне для тех фирм, которые вкладывают средства во внедрение прежде всего российских разработок в реальный сектор промышленности, в частности в области разработки современного программного обеспечения (ПО). Ни для кого не секрет, что наличие отечественного ПО – операционных систем, инструментальных средств разработки самого ПО, обработки изображений и распознавания образов, моделирования оптимизации сложных технических систем в авиации, ракетостроении, ядерной сфере и так далее – это еще и средство обеспечения национальной безопасности нашей страны. Возвращаясь к теме вовлечения бизнеса в наукоемкие разработки, выскажу свое предположение. Может быть, в этом случае бизнесу давать послабления в какой-то части налогов на те виды продукции и деятельности, которая основана на РИД отечественных ученых? Это была бы поддержка предприятия, социальной сферы, а также в итоге фундаментальной науки. Правда, заниматься лишь разработками, которые приносят прибыль немедленно, было бы неправильно.
– Почему? В этом есть свой резон.
– Но есть и обратная сторона: при таком подходе – получение прибыли «здесь и сейчас» – можно помешать хорошему делу. К примеру, оптический квантовый генератор – лазер был изобретен в конце пятидесятых годов прошлого века. И лишь десятилетия спустя ученые нашли ему разное применение. А если бы исходили из логики, что это выдающееся достижение фундаментальной физики не дает немедленной прибыли и поэтому им заниматься не следует, никакого прикладного применения этого выдающегося результата не последовало бы. Ведь что такое оптический квантовый генератор в 1959 году? Ничего не значащее для бизнеса того времени достижение физики. Причем какое! За него советские ученые Николай Басов и Александр Прохоров, а также американский физик Чарлз Таунс получили Нобелевскую премию по физике 1964 г. Кстати, о нобелевских лауреатах. В России их уже не осталось. Последнего – физика Жореса Алферова – не стало год назад. Нельзя сказать, что наличие нобелевских лауреатов – главное, но это в какой-то мере показатель успешности фундаментальной науки сегодня.
Науку надо двигать
– Нобелевские лауреаты работают в основном в фундаментальной науке, а сегодня в тех же вузах больше внимания уделяется прикладной науке.– Но она же основана на фундаментальной! И для развития прикладной науки тоже должны быть созданы условия. Скажем, государству стоило бы обратить внимание на развитие механизмов привлечения частного бизнеса в наукоемкую сферу. Использовать, повторюсь, РИД российского происхождения. Не все подряд, а те, которые по экспертной оценке того заслуживают. Это могут быть и технически сложные решения, и относительно простые. Конечно, в каждой стране свои финансовые возможности. Но я знаю, что в КНР ищут по всему миру тех специалистов, которые могут представлять интерес для развития фундаментальной и прикладной науки в Китае. И по условиям организации научной работы для приглашенных сотрудников и зарплатам предложения китайцев во многом превосходят те, что есть в США и странах Западной Европы.
– Нашему государству что делать?
– Я не могу дать совет в отношении всех научных исследований. Коснусь того, что мне ближе и понятнее, – прикладной математики. Как подсказывает мне опыт, здесь следует обратить внимание на поддержку фундаментальной отечественной науки. Создать систему отбора лучших специалистов-математиков по типу сочинского образовательного центра «Сириус», причем не только в области теоретической математики. Есть государственная программа поддержки математических школ, но надо обратить внимание еще и на подготовку и привлечение тех специалистов в области прикладной математики и информационных технологий, которые востребованы в реальном секторе экономики.