Один из самых загадочных холстов донских музейных коллекций прибудет скоро из Новочеркасска в Ростов для показа в Областном музее изобразительных искусств.
Об этой картине много говорили и писали в конце прошлого года, информация обрастала слухами, и нередко дело выглядело так, что сотрудники Новочеркасского музея истории донского казачества обнаружили случайно в своем хранилище неведомый шедевр «Распятие». Пригляделись и ахнули: неужто перед ними работа выдающегося русского живописца XIX века Николая Ге? Сообщили о находке в Третьяковку, столичные эксперты сюда приехали и подтвердили: Ге!
На самом деле этот холст экспонировался в Новочеркасске еще в 1970-х годах на выставке, посвященной творчеству передвижников: Николай Ге был одним из учредителей Товарищества передвижных художественных выставок. Картина и тогда не была безымянной, под «Распятием» стояла подпись автора: Николай Ге.
Почему же теперь потребовалось официально подтвердить авторство картины? Это обычное правило для холстов без «биографии». Ведь известно лишь, что в собрании Новочеркасского музея этот холст находится давно, с довоенного времени. Но где он был прежде? Что послужило импульсом к его созданию? Одни вопросы.
На сегодняшний день у донских искусствоведов две основные версии рождения этой картины. Согласно первой это один из первоначальных вариантов знаменитого «Распятия» мастера, над которым он трудился мучительно и долго. Согласно второй (в ее пользу говорят пропорции картины, написанной словно для того, чтобы смотрели на нее снизу вверх) Ге сотворил это «Распятие» для храма, причем католического.
Что ж, интерес к такого рода деятельности у Ге был: известно, к примеру, что он представлял свои эскизы на конкурс росписей храма Христа Спасителя. Правда, комиссия их не одобрила. Как объяснил Николаю Ге один из ее членов, в изображениях святых «теперь совсем другая мода пошла»
Но какой же из католических храмов могла бы украшать эта работа? Может, гдето на Украине? Ведь с 45 лет Николай Ге жил и работал в имении на Черниговщине
Если же верна первая версия, то новочеркасский холст Ге задает загадку: почему в дальнейшем художник, развивая тему этого евангельского сюжета, так далеко отошел от первоначальной трактовки образа Христа?
К евангельской теме Николай Ге обращался на протяжении всей своей жизни, к ней неизменно устремлялась его душа. Однако образы Христа и апостолов, какими их видел и изображал Николай Ге, вызывали и отчаянные дискуссии, и демонстративное неприятие.
К примеру, за картину «Тайная вечеря» совет Академии художеств присудил ему звание профессора. Достоевский же категорически ее не принимал. «Вот сидит Христос, но разве это Христос? Это, может быть, и очень добрый молодой человек, очень огорченный ссорой с Иудой, который тут же стоит и одевается, чтобы идти доносить, но не тот Христос, которого мы знаем», пытался разубедить он тех, кого «Тайная вечеря» Ге приводила в восторг.
Многие упрекали Ге за то, что в его картинах на евангельские сюжеты социальное звучание заглушает голос вечных истин. «Какой же это Христос? Это социалист, под рубищем которого наверняка спрятаны антиправительственные прокламации», так критики Ге отзывались и по поводу его другого, прогремевшего на всю Россию холста, «Что есть истина? Христос и Пилат».
Лев Толстой считал эту картину гордостью русского искусства. «Вы собрали кучу навоза для того, чтобы не упустить жемчужину. И когда прямо среди навоза лежит очевидная жемчужина, вы забираете все, только не ее», довольно резко и, может быть, не очень справедливо писал он Павлу Третьякову, узнав, что тот не собирается приобретать этот холст для своей коллекции и вообще относится к нему без энтузиазма.
Для Ге оценка его творчества Толстым была очень важна. Уже зрелым мастером и человеком, по житейским меркам того времени даже пожилым, на 51-м году жизни, он прочел в одной из работ Толстого такие слова: «Наша нелюбовь к низшим причина их плохого состояния». И эти слова, как говорил Ге, его воспламенили.
Ге не мог не побывать у Толстого, между ними завязалась переписка. Этой дружбой художник был опьянен так, как случается только в юности: «Я все время с вами, я живу одной мыслью с вами: вот уже второй раз вижу вас во сне»
На начало этой дружбы, самый восторженный ее этап, пришлось и начало работы Ге над картиной «Распятие». Один из первых ее вариантов художник уничтожил, потому что его не одобрил Толстой. Когда знакомые пеняли Ге за это, говорил, что ничуть не жалеет.
От одного из наших донских художников я слышала то предположение, что новочеркасское «Распятие» возможно, и есть тот, первый, вариант, который друзьям Ге все же удалось спасти. Или, может, другой, от которого он тоже отказался в процессе работы. Но едва ли.
Все-таки и в последнем варианте «Распятия», и в неоконченной «Голгофе», и «В Гефсиманском саду», картинах, отделенных друг от друга годами и десятилетиями, совсем иное видение образа Спасителя. Иные чувства и эмоции.
Николай Ге был необыкновенным человеком и художником, он пытался не только воплотить евангельские истины на холсте, но и жить по духу Евангелия. В одном из писем Толстому он, к примеру, сообщал в надежде на понимание, что оставил на некоторое время художнические занятия: «Я не работал, но не потому, что охладел или не хотел, а потому, что всегда думал и знаю, что дело дороже всякого рассказа, рисования. Сначала я заменял (на работах) сына Количку, а по приезде его работал для людей. Я делал печь очень бедной семье у себя в хуторе, и это время было для меня самое радостное в жизни».
Казалось бы, кому, как ни такому мастеру, писать картины тихой радости и безмятежности Ан-нет! Татьяна Львовна Толстая, которая тоже состояла в переписке с Ге, сообщала както общему знакомому, что видела фото с картины Ге «Суд Синедриона», где изображен был Христос, и этот Христос привел ее в ужас.
«Надо найти такое лицо, которое бы соответствовало Учению, которое нас так трогает и умиляет», считала Татьяна Львовна и опасалась, что не встретит этого идеала и в «Распятии».
По государеву велению «Распятие» Ге исключили из списка полотен, которые демонстрировались в Петербурге на очередной выставке передвижников
Но то другая картина. Новочеркасское «Распятие» не вызвало бы ни у Татьяны Львовны, ни у царя с правительством такой реакции и точно не стало бы поводом к горячим спорам.
Здесь нет социальных подтекстов и дерзости авторской интерпретации. Только печаль и скорбь Евангелия.