Эта ситуация знакома многим артистам: если глубоко вживаешься в роль, в твою собственную жизнь врываются события, похожие на те, которые происходили с твоим персонажем.
В мае 1877 года Петра Ильича Чайковского увлекла идея написать оперу на сюжет пушкинского «Евгения Онегина». Как раз в то время, когда он сочинял мелодию, в которой отразилась бы чистота, нежность и пылкость влюбленной Татьяны, решившей открыть тайну своего сердца в письме к Онегину, к нему тоже пришло письмо. Оно было от незнакомой ему девушки. С признанием в любви.
Любой творческий человек в процессе сочинительства — немножко сомнамбула, немножко инопланетянин. Вот и Чайковский в те дни так глубоко погрузился в мир чудесной пушкинской фантазии, что на письмо незнакомки никак не отреагировал. И даже попросту о нем забыл.
Неожиданно для него от той же самой особы — Антонины Ивановны Милюковой — пришло второе послание. И какое! Девушка обещала покончить с собой, если вновь не дождется ответа.
Эта угроза потрясла Чайковского. Он испытал жгучее чувство вины: уж как сострадал Татьяне, как возмущался душевной черствостью и бессердечием Онегина, а сам, не имея злого намерения, поступил с этой бедной Антониной еще хуже, чем Онегин с Татьяной!
Чайковский не стал писать ответ влюбленной в него девушке. Во искупление своего перед ней греха (и, может быть, греха Онегина перед Татьяной) он отправился по указанному на конверте обратному адресу, чтобы объясниться без посредства бумаги.
Пройдет совсем немного времени, и Чайковский нарисует такой портрет автора этих экзальтированных писем: «Она росту среднего, блондинка, довольно некрасивого сложения, но с лицом, которое обладает тою особого рода красотой, которая называется смазливостью. Глаза у нее красивого цвета, но без выражения; губы слишком тонкие, а потому улыбка не из приятных. Цвет лица розовый. Вообще она очень моложава: ей двадцать девять лет, но на вид не более двадцати трех, двадцати четырех. Держится она очень жеманно, и нет ни одного движения, ни одного жеста, которые были бы просты».
Однако первое впечатление было у него иным. Антонина Ивановна показалась ему девушкой миловидной и к тому же скромной.
Не желая обманывать ее даже маленькой надеждой, Чайковский сразу сказал ей то, что Онегин у Пушкина говорил Татьяне после ее простодушного признания, разве что наверняка мягче, в другой тональности. Антонина Ивановна услышала, что ответить на ее чувство ни пылкой страстью, ни любовью Чайковский не может, хотя она и внушает ему симпатию.
Милюкова тут же заверила его, что готова довольствоваться простой симпатией, дружеским расположением, только бы иметь счастье видеть Петра Ильича, слышать его голос...
И Петр Ильич под грузом ответственности за чувство, которое пробудил в этой, как казалось ему, тонкой натуре, и не желая оскорбить ее онегинской небрежностью, пообещал Антонине Ивановне не оставлять ее своим вниманием. Да, они будут видеться. Так часто, как ему позволят дела.
Вспоминая это наваждение, Петр Ильич рассказывал время спустя одному из своих друзей, что находился в те дни как в бреду. Реальностью для него была усадьба Лариных, любовь Татьяны к Онегину. События же своей собственной жизни он воспринимал полусознательно. Словно сквозь сон.
Отказаться от встреч с Антониной Ивановной, которая каждый раз демонстрировала ему все большую преданность, Чайковскому не позволяло данное ей слово. Но и сами эти встречи, и рождаемые ими эмоции сильно мешали работе над оперой.
Чайковский исправил это положение, предложив Антонине Ивановне... выйти за него замуж. При условии, что это будет союз двух друзей, верных спутников жизни - и не более. Антонина Ивановна с радостью согласилась. И у Чайковского словно гора упала с плеч.
Пока невеста улаживала какие-то свои дела и занималась предсвадебными хлопотами, он поехал в деревню к приятелю — актеру, художнику и поэту Шиловскому, чтобы вместе с ним поработать над либретто оперы «Евгений Онегин».
Шиловский потом очень удивлялся, узнав, что Петр Ильич гостил у него, пребывая в статусе жениха. Чайковский ни словом не обмолвился о предстоящей свадьбе. Впрочем, он и наедине с собой редко о ней вспоминал. Но все же тайной для друзей свою женитьбу Чайковский сделал намеренно. Не сомневался, что друзья примутся отговаривать его от этого шага, как это было несколько лет назад, когда он решил соединить свою судьбу с кумиром тогдашней молодежи оперной певицей Дезире Арто. Друзья опасались, что Чайковский пожертвует своим талантом и превратится из перспективного композитора в мужа знаменитой жены.
В тот раз, к радости друзей, его женитьба расстроилась: Дезире отправилась на гастроли в Варшаву невестой Чайковского, а вернулась женой оперного певца Падиллы.
Петр Ильич опечалился, но его грусть была вдохновенна. Под влиянием незабытой еще влюбленности в Дезире он сочинил увертюру «Ромео и Джульетта», а светлое чувство к бывшей невесте пронес через всю свою жизнь.
То, что его женитьба на Милюковой — это роковая ошибка, Чайковский осознал во время венчания, когда наступил момент поцелуя новобрачных.
Став законным мужем Антонины Ивановны, Петр Ильич быстро прозрел относительно ее душевных качеств. Как далек был характер Милюковой от милого пушкинского идеала... Отчего не разглядел он раньше, как лжива и расчетлива его невеста... Подумать только! Она, музыкантка, уверявшая Чайковского, что уже четыре года тайно любила его, за все это время не проявила, оказывается, ни малейшего интереса к его музыке!
Полбеды, что Петр Ильич оказался под одной крышей с нелюбимой и духовно чуждой ему женщиной. Беда в том, что эти переживания лишили его способности продолжить работу над «Онегиным». И вообще — сочинять музыку. То есть того, что было смыслом его жизни.
Чайковский не винил в этой катастрофе ни Пушкина, ни Онегина. Даже Милюкову не винил: «Жена моя, какая она ни есть, не виновата в том, что я поощрил ее, что я довел положение до необходимости жениться». Во всем он винил себя. Свою бесхарактерность, ребячество. Порой единственным достойным выходом из сложившейся ситуации ему представлялась смерть, и он наложил бы на себя руки, если бы не сознавал, каким тяжелым это окажется ударом для его родных.
К счастью, незадолго до начала работы над оперой «Евгений Онегин» и письма Милюковой Чайковский получил письмо от настоящей своей почитательницы — вдовы-миллионерши Надежды Филаретовны фон Мекк. В отличие от Милюковой, она не искала личного знакомства с Чайковским и желала общаться с ним посредством исключительно писем. Жизненная катастрофа Чайковского сблизила его с баронессой фон Мекк: он рассказал ей о кошмаре своей семейной жизни, и она, желая оградить его от всяческих невзгод в настоящем и будущем, обеспечила ему свободную и безбедную жизнь, как на острове у царевича Гвидона, — только бы сочинял музыку.
Вдохновение вернулось к Чайковскому в Италии, куда он отправился благодаря Надежде Филаретовне. Там он и завершил своего «Онегина».