Ей, бывшей несовершеннолетней узнице концлагеря Освенцим, не понаслышке знакомо, что такое фашизм и предательство.

— До войны наша семья жила в селе Кагальник под Азовом, — вспоминает Лидия Васильевна. — Помню, как в сорок первом начались первые бомбежки Таганрога и Азова. Как переживали мама и бабушка о нас, детях. Когда немецкие самолеты стали кружить над нашим селом, взрослые отправили всех детей в степь, где заранее были вырыты укрытия. Но долго ведь там не просидишь. Пришлось возвращаться домой.

— В сорок втором, — продолжает рассказ пожилая женщина, — в Кагальнике появились немцы. Казалось, село вымерло, ведь все жители попрятались в домах. Фашисты стали устанавливать свой немецкий порядок. Начались расстрелы. Помню, как взяли одного из местных руководителей по фамилии Глазенко. Вместе с ним его мать, жену и сына-десятиклассника. Парня немцы заставили копать могилу, куда потом сбросили всю расстрелянную семью. Как это страшно вспоминать. Так забыть все хочется, но прошлое то и дело напоминает о себе.

Под дулами автоматов

В сентябре сорок второго ночью в дом Русаковых (такую фамилию носила Лидия Васильевна до замужества) нагрянули полицаи. Один из них указал пальцем на пятнадцатилетнюю Лиду и приказал выходить во двор. Там уже стояли онемевшие от страха ее подружки – Нюра, Маня и Маша. Так их звали в родном селе.

— Нас всех повели в сельсовет, — говорит женщина. — Там уже было много молодежи. Никто ничего не объяснял, только родителям приказали собирать продукты. А потом нас пешком погнали, как стадо животных, на станцию в Азов. Оттуда отправили в Ростов. Так мы очутились на бирже труда, которая находилась на пересечении проспекта Ворошиловского и Большой Садовой.

Молодежь держали в подвалах под дулами автоматов.

— Вам не хотелось сбежать? — осторожно спрашиваю я Лидию Васильевну.

— А куда было бежать? — вопросом на вопрос отвечает женщина. — Мы ведь были подростками. И многое тогда не понимали. Город я совсем не знала. А вот подружке моей Маше каким-то образом удалось уйти. У нее в Ростове родственники были.

Через несколько дней молодежь погрузили в товарные вагоны, и поезд повез юношей и девушек в страшную неизвестность, откуда немногим было суждено вновь вернуться в родные края.

Где-то в Польше состав с узниками остановился. Их выгнали на улицу и стали устраивать унизительный досмотр.

— В рот заглядывали, зубы пересчитывали, — вспоминает Лидия Васильевна. — Словно скотине какой-то. Да и были мы, как потом оказалось, рабочей скотиной. Загоняли в комнату человек по сорок и заставляли мыться ледяной водой. А вещи покидали в общую кучу. На дезинфекцию как бы.

Надзирательница для еще большего унижения толкала обнаженных женщин в спину чем-то тяжелым, стараясь ударить побольнее.

— Даже с годами у меня к этой стерве не стерлась ненависть, — говорит Байдалина. — А потом нас привезли в какой-то лагерь и поселили в бараках.

Лида тогда не знала, что это был Освенцим — фашистский лагерь смерти. Лишь после войны в кадрах кинохроники она увидела лагерные ворота с кощунственной надписью, которая в переводе гласила: «Труд освобождает». И больно кольнуло сердце – через эти ворота прошла Лида вместе с сотнями тысяч пленников гитлеровской Германии.

— Вы никогда не рассказывали нам в школе о том страшном периоде в вашей судьбе, — замечает пришедший вместе со мной к Лидии Васильевне ее ученик Виктор Абраменко. Он, сегодня работая заместителем директора местной коррекционной школы-интерната, активно со своими воспитанниками занимается поисковой работой. А Лидия Васильевна когда-то вела у Виктора уроки истории, преподавая в послевоенные годы в Николаевской десятилетке.

— Об этом я вообще старалась не вспоминать, —говорит Байдалина. — Да и отношение к тем, кто побывал на немецкой территории, было далеко не однозначным.

Немецкий порядок

В Освенциме она пробыла недолго, хотя и эти несколько месяцев показались девочке настоящим адом. На всю жизнь впечатались в память нары в два ряда с голыми досками и не проходящее чувство голода.

А потом после отдельного отбора Лиду определили на работу в Германию. Женщина до сих пор помнит адрес своего долгого проживания на немецкой земле — Берлин, Плантаген штрассе, 20. Хотела бы забыть, да ничего не выходит. Как и хозяев своих вместе с дочерьми, что за человека ее не считали.

Русская девушка выполняла у немцев всю грязную работу по дому. Кормили ее впроголодь. За любую оплошность били. Особенно в этом отношении отличалась хозяйка Люция. Лида даже однажды, не выдержав жестокого с собой обращения, хотела отравить фрау, да ничего у нее не вышло.

— Может, это и к лучшему, — вспоминает Лидия Васильевна, — ведь тогда точно забили бы меня насмерть.

О том, что происходило на родине, да и вообще в мире, девушка ничего не знала. Стоял в комнате хозяев радиоприемник с надписью: «Включение карается смертью». И его действительно никто не включал.

А потом Берлин стали часто бомбить. И Лидию по какой-то причине хозяин отвез в лагерь для пленных. Правда, уже не в Освенцим, а куда-то на берег Балтийского моря. И она снова оказалась в набитом такими же горемыками бараке.

— Опять голые нары и булка хлеба на тридцать человек, — говорит женщина. — Мы эту булку с помощью нитки делили на всех. А потом и вовсе перестали кормить.

Оказалось, война подошла к концу. Немцы спешно отступили, оставив лагерь без охраны. И его узникам предстоял долгий и непростой путь домой.

— Нельзя допустить распространение фашизма ни на Украине, ни в какой другой стране, — взволнованно твердит Лидия Васильевна. — Когда кто-то говорит, что Гитлер бы навел порядок, просто страшно становится от подобных высказываний. Нас они считали своими рабами. Даже по тротуарам в Берлине ходить не разрешали. Только по проезжей части. Вот такой порядок они бы навели для людей второго сорта, то есть для нас с вами. И об этом нельзя забывать.