Ополченец Донбасса: «... и теперь я мщу»

Видимо, ему нужно было с кем-то поговорить. Я не задавала ему вопросов, ничего не уточняла и не переспрашивала.

— Смотри, это оберег моей семьи. Я всегда ношу его с собой.

Мужчина лет так 30 протягивает мне потертый позолоченный кастет и садится рядом на песок.

В этот день в награду за тяжелую работу руководство Гуманитарного корпуса отпустило нас на пляж. Береговая линия у нашего лагеря была пустая — никого, кроме нас. Как и откуда появился этот незнакомец?

Ему больше 110 лет… — металлическим голосом, отрывисто продолжает свой рассказ. — Прадед, дед, отец у меня — военные. Службе посвятили всю жизнь. Прадед вообще в царской полиции служил. Меня воспитывали так, чтобы эту династию я продолжил. Не думал, что придется так скоро.

14 августа 2014 года от прежнего меня ничего не осталось. В мой поселок зашли националисты… Они обстреляли дома, было много погибших. Я чувствовал полную беспомощность, никак не мог помочь своим же близким.

С тех пор эта территория не принадлежала никому — ее не контролировали ни силы Донбасса, ни силы ВСУ. Хотя последние часто наведывались…

Все коммуникации тогда оборвались. Не было воды, никто не подвозил нам гуманитарку. Мы должны были сами себя обеспечивать. Приходилось идти по обстреливаемой дороге в ближайший населенный пункт. Идешь, озираешься, вдруг слышишь выстрелы — прыгаешь в кювет.

Шрам на руке, который незнакомец все потирал, оказался тех лет. Как получил, уже особо и не помнит. Это, говорит он, не самая большая его травма.

Эвакуироваться было можно, но дед наотрез отказался. Я остался с семьей.

Но все, что мог тогда я, — пройти по той дороге и принести домой воды. Все это во мне кипело…

Тогда я и понял, что из IT, чем мне так нравилось заниматься и что у меня неплохо получалось, пора переходить в органы. В этот же год я стал полицейским.

В этот же год я впервые убил. Мне было 19.

Он начинает чеканить фразы, они звучат неестественно твердо, будто он боится, что голос может в любой момент дрогнуть.

Вообще военные помнят два убийства: из огнестрела, когда установят с жертвой зрительный контакт, и врукопашную, ножом. Я же на блокпосту выстрелил во врага с трех метров. Меня тогда всего трусило.

Спустя два года пришлось воспользоваться ножом. И тогда я вошел в раж — достал до хребта…

Я начал мстить. И сейчас здесь тоже мщу.

Потом, когда стало потише, я переходил в разные подразделения. Искал, где бы мне было интереснее. А интереснее оказалось здесь, в Мариуполе.

Здесь адреналина больше. Я уже не могу сидеть в кабинете, мне надо за кем-то гнаться. Вот так выходим часа в три ночи — и вперед, на зачистку.

Я верю, что очищаю этот мир. В первую очередь, от несправедливости.

Они сломали мою жизнь. Заставили бояться. Теперь я то же должен сделать с ними. Всю свою жизнь я сейчас этому и посвящаю.

Он почувствовал, как мое любопытство сменилось состраданием, и стал говорить с небрежностью, будто судьба его сложилась так, как он и хотел.

У меня нет жены и детей, я не заставляю их за себя переживать. Мне не страшно словить пулю. Часто я думаю, что мне терять-то и нечего.

Все идёт по кругу. И когда я смогу вырваться из него — не знаю. Да и не понимаю, хочу ли.

А я понимала — хочет. 

Ранее мы рассказали о жизни в Мариуполе и работе там российских медиков.